Хоть в СМЕРШ, хоть в штрафбат! Оружие Возмездия

Я раскрыл свой вместительный вещмешок и выставил на стол банку консервированных сардин, палку копченой колбасы, внушительный кусок голландского сыра и в довершение еще одну бутылку вина к уже имеющейся – красный рейнвейн довоенной выдержки! Все эти съестные припасы я заготовлял не меньше месяца – специально для поездки к сыну.

– Вот теперь мы с вами вполне прилично поужинаем, фрау Шнайдер!

– Жаль, что к нам не смогут присоединиться дети, – сказала она печально.

– Что касается детей, то продуктов в моем вещмешке килограммов на десять-двенадцать. Конечно, не густо, но побаловать своих воспитанников каким-нибудь вкусным кусочком к завтраку вы сможете.

– Спасибо, господин лейтенант.

– Ну, спасибо не только мне. Зная о моей поездке в детдом, кое-что и сослуживцы подкинули.

Во время нашего «гастрономического» диалога женщина как-то по-особенному быстро и ловко порезала на специальной дощечке часть сыра и колбасы, предоставив мне вскрыть банку сардин, затем разложила все по тарелкам, и вскоре наш стол принял действительно «царский» вид. Тем более что в его центре Эльза установила невесть откуда взявшийся подсвечник с тремя горящими свечами.

Потом мы пили вино, начав с выдержанного рейнвейна, закусывали; я расспрашивал о сыне, она что-то отвечала. Вино оказалось достаточно крепким, и мы неожиданно быстро опьянели. Впрочем, для хрупкой женщины в этом не было ничего удивительного – я же попросту «поплыл» после бессонных суток, к тому же весьма напряженных. Незаметно мы перешли на «ты», при этом Эльза как женщина волновала меня все сильнее и сильнее. Как я уже упоминал, она удивительным образом походила на мою покойную жену, и это обстоятельство, да еще под влиянием выпитого, буквально «смело» все мои сдерживающие психологические барьеры. (А с женщинами, особенно при первых встречах, я обычно бываю весьма сдержан.) Почти задыхаясь от охватившей меня страсти, я подхватил Эльзу на руки и, целуя в лицо, шею, губы, перенес на широкий кожаный диван. Она не сопротивлялась, наоборот: прижавшись ко мне дрожащим телом, страстно отвечала поцелуем на поцелуй. Уже на диване, словно опомнившись, тихо шепнула: «Подожди, я закрою дверь на засов». Застелив диван чистым бельем из тумбочки, Эльза задула свечи на столе, и уже в полной тишине, словно одержимые, мы начали срывать с себя одежду. Потом я погрузился в ее горячее, страстно извивающееся тело – и время будто остановило свой неумолимый бег…

Очнулся я от легких прикосновений чьих-то нежных пальцев, теребящих мое ухо. Еще будучи в полудреме, на грани сна и реальности, я вдруг представил себя дома, в Москве: мама будит меня, семи-восьмилетнего мальчика, в школу, ласково приговаривая: «Пора, милый. Просыпайся…» Только вот голос у нее какой-то странный, не мамин – и говорит она почему-то по-немецки. И еще: лицо у нее тоже какое-то другое, не мамино. Я мучительно пытаюсь вспомнить, где я уже видел это милое и почему-то такое дорогое для меня лицо. Пытаюсь – и никак не могу. Но почти проснувшись, пытаясь удержать обрывки ускользающего сна, я вдруг вспомнил: это же Нина. Та самая Нина Блинова из Смоленска. Но почему она?

С этим вопросом я окончательно проснулся, открыв глаза и почувствовав ласковые прикосновения к своей щеке. Повернув голову, я увидел в предрассветной темноте лицо лежащей рядом женщины. И сразу все вспомнил: свой вчерашний приезд, встречу с сыном, ужин при свечах и прекрасную Эльзу.

По выработанной до автоматизма профессиональной привычке сразу глянул на наручные часы: светящиеся в темноте фосфоресцирующие стрелки показывали шесть утра. Через час тридцать за мной должен заехать Ланге.

Мой взгляд на часы не ускользнул от Эльзы, и, прижавшись ко мне, она с глубокой тоской в голосе прошептала: «Проклятая война. Вот и тебя она забирает в свое ненасытное чрево. Иногда мне кажется, она не оставит нам ни одного мужчину, всех заберет…» Потом она тихо заплакала. Это был даже не плач, а тоскливое подвывание, от которого мне вдруг стало пронзительно жалко эту, в общем-то, чужую мне женщину. Я обнял Эльзу, начал целовать ее мокрое от слез лицо – при этом повторял какие-то ласковые слова, поглаживая белокурые шелковистые волосы. Она на удивление быстро успокоилась и взяла себя в руки, как это умеют делать только немки. Еще минуту назад безутешно рыдающая женщина снова превратилась в «официальное лицо» – директрису детского дома.

– Нам пора вставать, – сказала она уже вполне спокойным тоном. – Через полчаса начнут прибывать сотрудники.

Видимо, почувствовав, что последняя фраза прозвучала несколько суховато, Эльза крепко меня обняла и страстно поцеловала в губы:

– Ты прелесть, Яковлефф. Мне было очень хорошо с тобой, и поверь, тебя я не забуду – в этом не сомневайся.