Хоттабыч под прикрытием

Кстати, с Янкой эти двое спелись просто на диво. Не знала бы, что впервые друг друга видят — ни за что бы не поверила, так складно оба врали и подпевали друг другу. А уж как нежно Хоттабыч целовал ей ручки и подливал свежего кофейку!

Так вот, о кулинарных талантах. Оказывается, его папа-араб держал ресторанчик в родном Ливане, и Фарит практически вырос на кухне. А вот тягу к журналистике унаследовал от мамы-хохлушки, выпускницы университета имени Патриса Лумумбы. Именно там его родители — ливанец и харьковчанка — познакомились и поженились.

— …уехали из Сайды в Киев, когда в Ливане стало опасно, — рассказывал Хоттабыч на вполне приличном русском, только «Сайда» и «Ливан» произносил по-арабски, едва понятно для русского уха. — Мои родители сделали ресторан в Киеве. Мои младшие братья работают с ними. А я… — он покачал головой и чуть виновато улыбнулся, — как у вас говорят, белый ворон. Не могу жить в одном месте. Делаю блог, сам снимаю фото, видео. Пишу статьи в разные журналы.

— А учился-то где? — продолжила допрос, замаскированный под застольную беседу, Клавдия Никитишна.

— Патриса Лумумбы, на переводчика, — белозубо усмехнулся Хоттабыч. — Семейная традиция: учиться в «Дружбы народов» и там же находить свое счастье.

В этом месте Янка так выразительно сделала глазками и прижалась плечиком к мощному лосиному плечу, что я чуть не процитировала Станиславского. Ну слишком уж, слишком сладко! Не верю! Но то я. А вот судя по умиленно-просветленному выражению лица Клавдии Никитишны, она этим двум актерам погорелого театра верила на все сто. А может даже и двести. Сказка же.

— Но что мы все о нас с Яной? — очаровательно улыбнулся Прохиндей ибн Хоттаб. — Расскажите о себе, мадам. Вы всегда жили здесь?

— Да что я-то, — вздохнула Клавдия Никитишна, — дальше Ленинграда и не бывала… Жизнь у нас простая, неинтересная.

— Интересная! — поддержала Янка своего милого друга. — Вы ж обещали рассказать.

— Я про вас статью напишу! — закивал Хоттабыч.

— Да что про меня писать. Ты ж эти, летающие тарелки изучаешь, а у меня тарелки по местам стоят. Не летают.

— Уфология, мадам, интересна не сама по себе, а применительно к реальным людям. Вот я знаю, что здесь, в Энске, видели НЛО еще во времена Второй Мировой. Был целый отряд Аненербе, искал тут…

Честно говоря, мы с Янкой слушали Хоттабыча, раскрыв рты. Не то чтобы умных мужиков в нашем окружении не хватало, но чтобы и умный, и красивый, и язык отлично подвешен — это уже редкость. К тому же… Да просто интересно же! И про НЛО, и про Аненербе, и то что Клавдия Никитишна рассказывала — тоже. Она застала войну совсем девчонкой, отряд Аненербе видела своими глазами, и не только видела, сама по ним стреляла из трофейного «шмайсера».

В общем, узнали мы очень много интересного, хоть и в целом бесполезного. Потому что о кладе графини Преображенской не было сказано ни слова. Впрочем, мы с Янкой конкретно о кладе и не спрашивали. Еще не хватало, чтобы в следующее посещение «Бляхина клуба» ушлые аборигены предлагали мне купить по сходной цене настоящую карту сокровищ!

— Гомик! — трагичнейшим шепотом сообщила сестра, глядя на гремящего посудой у мойки Аравийского так, словно тот ее оскорбил в лучших чувствах… то есть, судя по внезапному выводу, именно что оскорбил, и в самых лучших!

По счастью, за шумом воды и собственным вполне музыкальным мурлыканьем тот ее не услышал, по крайней мере, ни интонации мурлыканья, ни выражение спины не изменились.

— Как есть гомик, — горестно продолжила Янка. — Что ж за подлость-то?!

— С чего ты взяла? — так же тихо спросила я.

Сказать, что я поразилась, значит, не сказать ничего. Хоть стреляй меня, а ничего голубого в нем не было! Голос, внешность, еще что-то неуловимое, запах, что ли? — все это выдавало настоящего, стопроцентного альфа-самца. Прямо хоть в Палату Мер и Весов выставляй, как эталон одного гетеросексуала. Я уже молчу, что на Янку он глядел в точности как сама Янка — на торт, а теперь сестрица такие фигвамы лепит?

— Завтрак приготовил, — буркнула Янка, с несчастнейшим видом подтянула к себе блюдо с последним куском тортика и драматично вонзила ложечку в крем.

Я так и поперхнулась.

— Мало ли кто готовит? Может, он в благодарность за лечение! Или хвост перед тобой распускает. Дуришь, Преображенская!

— И посуду моет, — прокурорским тоном продолжила сестра, сверля взглядом остатки шоколадно-творожно-малинового великолепия.

Я вздохнула. Ну да, посуда… посуда — это серьезно. Мамуля часто вспоминает, как когда-то папуля готовил для нее завтрак, но вот к грязной посуде он и не прикасался никогда.

— Пол подмел. — Янка загнула три пальца и предъявила мне получившуюся фигуру. А потом добила совершенно неотразимым: — И постель заправил!

— Да он же тебя взглядом так и облизывает! — неуверенно запротестовала я.

Вместо ответа сестрица с яростным фырканьем натянула футболку на груди. Очень даже красивой груди… нулевого с половиной размера.