Хождение по мукам

У Вадима Петровича голова шла кругом. После утреннего потрясения ему было впору завыть, как псу на пустыре под мутной луной. Неожиданное поручение – короткий и неясный приказ – было новым испытанием сил. Он понимал, что за каждый неверный или подозрительный шаг он ответит жизнью, – для этого и приставлен к нему Левка. Что это за военревком, куда нужно явиться для инспектирования? Что это за план восстания? Кого, против кого? Левка, конечно, знал. Несколько раз Рощин пытался задавать ему наводящие вопросы, – у Левки только бровь лезла кверху, глаза стекленели, и, будто не расслышав, он продолжал бахвалиться; ел – чмокал, не вытирая губ, раскраснелся, расстегнул ворот вышитой рубашки.

Вадим Петрович тоже вытянул стакан спирту и без вкуса жевал сало. Всеми силами он подавлял в себе отвращение к этому страшному и смешному, поганому человеку. О таких он даже не читал ни в каких романах… Видишь ты, придумал про себя: «Мчусь в кровавом вихре…» Спирт разливался по крови, отпускались клещи, стиснувшие мозг, и на место почти уже автоматического, почти уже не действующего повеления: «Можешь, можешь», – находило уверенное легкомыслие.

– Ты все-таки брось со мной дурака валять, – сказал он Левке, – батька дал мне определенную директиву, я человек военный, загадок не люблю. Рассказывай – в чем там дело?

У Левки опять остановилась улыбка. Пухлая, с крупными порами, рука его повисла с бутылкой над стаканом.

– Советую тебе – меньше спрашивай, меньше интересуйся. Все предусмотрено.

– Значит, мне не доверяют? Тогда – какого черта!..

– Я никому не доверяю… Я батьке не доверяю… Ну, давай выпьем…

Раскрыв рот так, что край стакана коснулся нижних зубов, Левка медленно влил спирт в глотку. От него пахло сладкой прелью, сырым мясом с сахаром… Помотав пышными, насыщенными электричеством волосами, он начал выламывать куриную ногу.

– Я бы на твоем месте не принял этого поручения. Мало что – батько приказал. Батько любит дурить. Засыплешься, котик…

Рощин шибко ладонями потер лицо, рассмеялся:

– Советуешь уклониться? Может быть, пойти в уборную, да и выскочить на ходу?.. Как друг, значит, советуешь?

– А что ж… Я сказал, ты делай вывод…

– Дешевка, дешевка… Ты как думаешь – я смерти боюсь?

– А чего мне думать, когда я тебя насквозь вижу, ползучего гада… Спрячь зубы, вырву… Ну, наливай стакан…

Рощин с трудом глубоко вздохнул:

– Ты меня знаешь?.. Нет, Задов, ты меня не знаешь… Вот тебя поставить к стенке – вот ты-то, сволочь, завизжишь, как свинья…

Левка, приноровившийся укусить курячью ногу, закрыл рот так, что стукнули зубы, вспотевшее лицо его обвисло.

– Покуда замечалось обратное, – проговорил он брюзгливо. – Покуда визжали другие. Интересно, не ты ли меня собираешься гробануть?

– Да уж попался бы мне месяца три назад…

– Нет, ты не виляй, белый офицер, договаривай до конца…

– Не терпится тебе, мясник?..

– Ну, жду, договаривай…

Говорили они торопливо. Оба уже дышали тяжело, подобрав ноги под койку, глядя с напряжением в зрачки друг другу. Свеча, прилепленная к откидному столику, потрескивала, и огонек начал гаснуть. Тогда Рощин заметил, что багровое Левкино лицо сереет, – он сказал глухо:

– А ну, выйдем в коридор… Выходи вперед.

– Не пойду…

– А ну…

– А ты не нукай, я не взнузданный…

Синенький огонек остался на кончике фитиля, как кощеева смерть. Левка, видимо, понимал, что в тесном купе у жилистого, небольшого Рощина все преимущества, если в темноте они кинутся друг на друга… Он заревел бычьим голосом:

– Встать… в коридор!

Дверь в купе дернули, – огонек свечи мигнул и разгорелся, – вошел Чугай.

– Здорово, братки. – Под усиками рот его усмехался, выпуклые глаза перекатывались с Левки на Рощина. – А я вас ищу по всему поезду.

Он сел рядом с Рощиным – напротив Левки. Взял пустую бутылку, встряхнул, понюхал, поставил.

– А чего невеселые оба?

– Характерами не сошлись, – сказал Левка, отворачиваясь от его насмешливого взгляда.

– Ты при нем вроде как комиссар?

– Не вроде, а поднимай выше, а ну – чего спрашиваешь.

– Тем более должен понимать – на какую ответственную работу везешь товарища. Характер надо придержать. Ты, браток, выйди из купе, я с ним без тебя хочу поговорить.

Чугай сидел плотно, – руки сложены на животе, ляжки широко раздвинуты; при огоньке свечи лицо его казалось розовым, как из фарфора, детская шапочка с ленточками чудом держалась на затылке. Он спокойно ожидал, когда Левка переживет унижение и подчинится.

Засопев, надутый, багровый, Левка угрожающе взглянул на Рощина, шумно поднялся и, блеснув в дверях лакированными голенищами, вышел. Чугай задвинул дверь:

– Чего вы с ним не поделили-то?

– А пустяк, – сказал Рощин, – просто напились.

– Так, правильно отвечаешь. Но вот что, браток, – ты поступил в мое прямое распоряжение, отвечать должен на каждый мой вопрос.

Чугай пересел напротив и близко у свечи развернул четвертушку бумаги, подписанную батькой Махно, где сбитыми машиночными буквами, с грамматическими ошибками, без знаков препинания, было сказано, что Рощин отчисляется в распоряжение военно-революционного штаба Екатеринославского района.