Хождение в Москву

«Благочестивый путник! От сего философа познай неизбежность смерти. Василий Выговский, породою украинец, по званию философ, похвально проходивший путем жизни и философии, преткнувшись об этот надгробный камень насредине поприща, окончил тот и другой путь. Тогда как на логическом ристалище превзошел умы многих, у Москва-реки погиб от немногих разбойников. Истинно для сего Логика свайный мост сделался мостом боевым, на котором хоть не избежал ухищрений смерти, но избежал соблазнов настоящей жизни. В лето спасения 1718 на двадцать пятом году своего возраста между терниями Логики и жалом смерти неожиданно утрачен для юношества. И так быстро окончивши жизнь, он всем показал, как следует жить».

Раскуривали трубки «логики» в просторном дворе, где сейчас торчит какая-то техническая будка. В левой части двора над стеной Китай-города нависает корпус, построенный после пожара Москвы на месте Коллегиума. В ряд с ним тянется здание бывшего Учительского, Братского корпуса. В его стенах жили и ученики, и учителя. На этом клочке земли произросли ярчайшие цветы русской культуры ХVII—ХVIII веков.

Понятно, увлеченному «латинскими силлогизмами» иеромонаху патриархия доверить воспитание православной русской элиты не могла. В Москву выписали других профессоров – ученых греков. Ими были братья иеромонахи Иоаникий и Софроний Лихуды, получившие высшее образование в Падуе. Они успешно учили латыни, физике, другим наукам, писали учебники, составили словарь «Лексикон трехязычный». За латынь и физику церковь изгнала братьев, которых считают основателями академии.

Петр не обошел ее вниманием, придал академии статус государственной, сделал более светской. При нем обучение пошло на латыни, расширилось число «свободных наук», за физику не преследовали. Император наведывался сюда не раз, бывал на диспутах, представлениях, поручал академии переводы нужных книг. После Полтавской битвы на Никольской установили Триумфальные ворота с картинами на античные сюжеты, с латинскими, греческими надписями в честь победителей. Их уподобляли героям Древних Греции и Рима. Ученики в белых хитонах встретили царя и войско с венками и ветвями, пели канты, произносили «орации». В другой раз во дворе академии при большом стечении народа одиннадцатилетний князь Антиох Кантемир произнес на греческом языке похвальное слово императору.

Однажды в Астрахани Петру представили девятнадцатилетнего сына священника, преуспевавшего в науках. Пораженный услышанным, царь назвал его «вечным тружеником». Спустя год добрался тот с Каспийского моря до Никольской, где проучился два года. Из академии – попал с приключениями в Сорбонну. И там учился. «Вечного труженика», Василия Тредиаковского, избрали членом Петербургской Академии наук. Этот академик реформировал нашу поэзию, внедрил «силлаботоническую» систему стихосложения, основанную на регулярном чередовании ударных и неударных слогов. Его слова: «Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй» – послужили эпиграфом «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева. Стихи посмевшего писать о любви поэта были понятны не только его ученым современникам. И нам, потомкам, они ясны без словаря:

…Скончу на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Сто мне языков надобно было
Прославить все то, что в тебе мило.

Другим дальним путем от Белого моря добрался до Никольской с обозом земляков столь же великовозрастный ученик Ломоносов. Как известно, он выдал себя за дворянина, чтобы поступить в «Спасские школы». Непонятно, зачем ему понадобился маскарад, ведь в классах сидели за партами по 12—15 лет не только аристократы, но и люди самого разного звания, разных народов.

В классе пиитики 20-летний Михайло сочинил первые стихи:

Услышали мухи
Медовые духи,
Прилетевши, сели,
В радости запели.

За ними последовали другие, которые сегодня учат в школе. Вспоминая молодость, Ломоносов писал: «Обучаясь в Спасских школах, имел я со всех сторон отвращающие от наук пресильные стремления, которые в тогдашние лета почти непреодолимую силу имели…

С другой стороны, несказанная бедность: имея один алтын в день жалованья, нельзя было иметь на пропитание в день больше, как на денежку хлеба и на денежку квасу, прочее на бумагу, на обувь и на другие нужды. Таким образом, жил я пять лет и наук не оставил». Эти московские пять лет пали на 1731—1735 годы.