Хождение в Москву

В день выборов на третий срок в кабинет зашел некий проситель, представившийся мещанином Андриановым. Без лишних слов этот ненормальный выстрелил в упор. Операцию сделали в кабинете. Хирурги оказались бессильны. «Я умираю как солдат на посту», – сказал он генерал-губернатору Москвы, когда тот пришел с ним прощаться. Гроб на руках несли до Новоспасского монастыря, где похоронили в семейном склепе Алексеевых, богатейших московских купцов. Из их рода прославился безмерно Константин Сергеевич Алексеев под псевдонимом Станиславский, режиссер и основатель Художественного театра, чья могила находится на Новодевичьем кладбище.

Могилу Николая Александровича Алексеева стерли с лица земли, она была у входа в монастырь, устоявший под ураганом истории. Никто ее не восстановил в дни 850-летия Москвы, хотя об этом я напоминал властным лицам, обещавшим исправить положение. Рано или поздно это сделают и, более того, установят в Москве монумент тому, кто изменил ее жизнь на бытовом уровне, – а это самое сложное. До Алексеева не было в домах водопровода. По улицам разъезжали бочки с водой. Ее набирали из бассейнов, фонтанов, Москва-реки, колодцев. Это еще не вся беда. По всему городу громыхали другие бочки, выплескивавшие на мостовые зловонные фекалии. «Золотари» выгребали по ночам ямы во дворах. Большой город не располагал, как другие столицы Европы, канализацией. Зловоние доходило до застав. «Москвой запахло», – говорили, подъезжая к Первопрестольной, как свидетельствует Салтыков-Щедрин. После Алексеева так говорить перестали, исчезли водовозы и «золотари».

Он навел порядок и на Красной площади, где в обветшавших торговых рядах бегали крысы. Никто не брался объединить усилия тысячи лавочников, готовых удавиться за каждый метр торговой площади. Благодаря Алексееву появились новые Верхние ряды, протянувшиеся почти на 400 метров. Великий инженер Владимир Шухов перекрыл линии стеклянной крышей. В подвалах (напротив будущего Мавзолея) процветал ресторан «Мартьяныч», помянутый дядей Гиляем в «Москве и москвичах».

Новое время прибавило площади света и скорости. В 1892 году зажглись огни электрических фонарей. В начале ХХ века по настоянию московских купцов у стены Кремля прошла линия московского трамвая, делавшего три остановки: у Никольской, Сенатской и Спасской башен. Шум трамвая нарушал тишину Красной площади, куда чаще всего ходили иностранцы. Русские регулярно заполняли ее в дни «Вербы». Выходивший перед революцией путеводитель называл ее «пустынной».

«Площадь тиха; нет народа. Только трамваи быстро и шумно проходят по ее окраине. Как-то не верится былой ее оживленности, когда она гудела тысячами голосов на земских соборах или коленопреклоненно встречала святейших патриархов всея Руси, шествовавших в Вербное воскресенье на осляти… Только мерный звон часов на Спасской башне ежечасно будит уснувшую площадь», – утверждал путеводитель 1917 года.

Красный погост. Первая русская революция обошла стороной Красную площадь. Стрельба гремела на Чистых прудах, Арбате, артиллерия била по Пресне. У стен Кремля никто не валил мачты трамвая, не городил баррикады и не убивал. После 1905 года казалось, безумие больше не повторится. Атмосфера заполнялась звоном трамвая и телефона, гудками автомобилей. Модерн вытеснил «русский стиль». Наискосок от Большого под стеклянной шапкой встал «Метрополь» с картиной «Принцесса Греза» Врубеля на фасаде…

Пытаясь представить Красную площадь будущего, художники рисовали ее затиснутой небоскребами. Один торчал на месте Охотного ряда, другой на Манежной площади. Транспорт бороздил небо. Над головами прохожих проносились подвешенные к монорельсу составы, обгоняемые вагонами на крыльях. У Минина и Пожарского сталкивались в кучу автомобили, разгоняя прохожих. А на обратной стороне картины столпотворения такая надпись: «Красная площадь. Шум крыльев, звон трамваев, рожки велосипедистов, сирены автомобилей. Треск моторов, крики публики. Минин и Пожарский. Тени дирижаблей. В центре полицейский с саблей. Редкие пешеходы спасаются на Лобном месте. Так будет через двести лет».

Сочиняя утопии, никто не знал в начале ХХ века, что на Красной площади снова прольется кровь. Сначала грянула Февральская революция. Она шумела у Исторического музея. Перед ним митинговали, упиваясь свободой. Срывали голоса ораторы всех партий – кадеты, октябристы, эсеры, меньшевики и большевики, вбрасывая в толпу лозунги.

«Вся власть Советам!» – взывал к толпе товарищ Макар, посидевший до революции в пятидесяти тюрьмах, побывавший в ссылке на «полюсе холода» – в Верхоянске. Им был Виктор Ногин, прежде красильщик мануфактуры. Ему вторил недавний эмигрант, почтенный литератор Михаил Покровский с дипломом историко-филологического факультета Московского университета. Ораторствовал Петр Смидович, инженер электростанции «Общества 1886 года» с партийными кличками – Матрена, Василий Иванович, Зыбин, Червинский. Сменяя друг друга, эти три большевика будут возглавлять Московский Совет, который с боем возьмет власть в октябре 1917 года.