Хождение в Похъёлу

— Сколько уж обживаем землю, а Л’ёкко никак не уймётся, всё чужие мы для него! — ворчал исавори. — Аж до кости… И кровь не останавливается. Ну, Л’ёкко! Нашёл, кого мучить! Знаешь, чувствую, не ходок я сегодня.

И отвечая на вопросительный взгляд Пойкко, добавил:

— Нам бы с тобой дотянуть до тайко-сья[15]. Там тоже кувасы стоят, есть где и от дождя, и от нечисти спрятаться. Придётся денёк отлежаться, — он натужно вздохнул. — Стар я…

Пойкко стало жаль старика за то, что ему приходится оправдываться. И так понятно, что надо залечить рану, тут и сильный бы не стерпел, не то что старик. Исавори достал берестяную чашку и подставил её под струи дождя. Подождал, покуда она наполнится, плеснул на кровавый пучок травы и начал обмывать глубокую рану. По бледной худой лодыжке потекли кровяные разводы.

— Дождь поутихнет малость — ты сходи, поищи травы суссо, она кровь останавливает, — попросил дед. — Нет-нет, пускай поменьше дождь станет, не то вымокнешь, — остановил он рванувшегося было Пойкко.

Внук остановился и посмотрел на Каукиварри. Исавори был решителен, смотрел строго. Мальчик плюхнулся на место.

Пойкко успел даже подремать. Долго сидел, всматриваясь в буйную игру прозрачных струй, бьющих в пузырящиеся лужи, в поблекшую лесную зелень, и не ощутил того мгновения, когда сознание его переместилось из Срединного мира в мир грёз — столь неуловима была разделяющая их грань.

Пробудился он под звуки разливающихся робких птичьих трелей. Туман сочился от самой земли, словно дым от костров жителей Подземного мира, подпиравшего всё мироздание. Дрожащими сполохами поднимался он над травой и кустами и, закручиваясь в спирали, медленно уплывал вверх, где смешивался с серостью затянутого неба, и исчезал в ней бесследно. Дождь прекратился, и только падавшие с ветвей капли барабанили по широким листьям разросшихся вдоль тропы чемерицы и пучки.

Пойкко проморгался. Озябшие плечи тронула мелкая дрожь, возвращая тепло в тело. Волглая одежда своими прикосновениями вызывала жгучее желание скорее освободиться от неё. Мальчик взглянул на старика. Тот еще спал, неловко запрокинув голову. Рот его был приоткрыт, и в уголке губ скапливалась слюна. Кровь на ноге остановилась, окровавленный травяной пучок выпал из расслабленных пальцев исавори. Пойкко осторожно, чтобы не потревожить деда, встал и вышел на влажную тропинку. Надо было собрать лечебной травы. Он посмотрел в одну, другую сторону, поразмыслил и свернул вправо, туда, откуда они пришли. Смутно припоминалось, что где-то ему попадались листики суссо.

Он миновал пару изгибов тропы и дошёл до места, где споткнулся и упал исавори. Вот и корень, ловчей петлёй выглядывающий из земли. Дед его не приметил и угодил ногой в ловушку плутоватого Л’ёкко. Поросль суссо он видел где-то дальше. Пойкко помедлил, обдумывая, не лучше ли вернуться. Вдруг исавори очнётся прежде, чем он возвратится. Но решив, что Каукиварри всё и так поймёт, он поспешил дальше.

Поворот за поворотом, Пойкко быстрым шагом продвигался вперёд, внимательно разглядывая землю под ногами. Но чудодейственной травы, способной останавливать кровь и залечивать раны, всё не попадалось. Не обманывает ли его память? Может, он видел траву вообще не сегодня? Вон уже показалось бревно, застрявшее в своём падении меж тесно стоящих ёлок и нависшее над тропой. А отсюда не так далеко до стоянки с древними куванпылами. Не уж-то и впрямь обманулся? Он ускорил шаги и перешёл на бег.

Пригнув голову, мальчик миновал нависшую лесину, как вдруг слева из травяных зарослей на тропу выкатился огромный мохнатый ком. Пойкко с разлёту чуть не врезался в него — успел завалиться на сторону и, возопив во всё горло, проехался на боку, буравя разлетающуюся вокруг чёрную грязь. Бурый шерстяной ком откачнулся и дико взревел. Пойкко судорожно запустил пальцы в траву, крик замер у него на предательски задрожавших губах. Он понял, что угодил в беду: перед ним, медленно отрывая грузное тело от земли, поднимался на задних лапах огромный медведь.

Пойкко начал отползать, елозя ногами и ощущая спиной еловые шишки, валявшиеся на тропе. Пальцы его по-прежнему сжимали выдранный с корнем клочок травы. Медведь, всколыхнувшись лоснящимся жирным телом, вытянул шею в его сторону и вновь заревел, обдав лицо Пойкко непереносимой гнилостной вонью. Сердце мальчика, бешено колотившееся в груди, внезапно замерло. Он живо понял, что настали его последние мгновения. Такая короткая и бесполезная жизнь — даже посвящение не успел пройти! И вот сейчас всё кончится.

Он содрогнулся от осознания того, что прямо сейчас огромные медвежьи клыки и когти начнут разрывать его в кровавые клочья. А он, ещё живой, будет истошно кричать, звать на помощь, чувствуя, как страшный хищник хрустит костями и чавкает, пожирая его живьём. И самое страшное было то, что через это предстоит пройти. Пройти, прежде, чем он попадёт в Туннело[16].