Хождение за светом

— Я опять к тебе. Уж извини, что тогда обидел. — Он улыбнулся, снял с бороды намерзший иней.

— Слышал я, пропечатали твой труд?

— Пропечатали, а не кажут. Толстой еще в декабре обещал выслать, да все нет.

— Ну, раз обещал, жди. Вы же с ним, как товарищи, письмами меняетесь.

— Меняемся. Да товарищи-то мы с ним только на слове. Увидеться бы. Граф ведь он.

— С графьями знаешься, вот и не можешь ровни себе найти в деревне.

— Мне не по званью надо, а по толку, чтоб понимал.

— Тебя мудрено понять.

— Да что ж тут мудреного, Гаврил? Работать я всех звал, к земле притулиться.

— Мне-то не толкуй, знаю я.

— А прошение хлебом торговать не я ли писал? Пальцем тыкали в Бондарева, боялись: а ну как чего выйдет? А вышла радость вам. Да и канавы вспомни, на которые вместе подвинули мир. Так что ж теперь не ухватиться бы за Бондарева да сообща его учение не оживить?

— Мужик-то какой зашибленный, сам знаешь. Добро и зло сразу забывает.

— Если одного примера им мало, можно и другой родить.

— Опять что надумал?

— Ты посмотри вокруг, жизнь-то не по порядку, идет. Не надумывать надо, а носить в себе истину. Она и торкнет на нужное.

— Истина, ты говоришь, а где она?

— Истина… — Тимофей на секунду замолчал. — Истина — это жить со смыслом, не как тягловая кобыла.

— Ну, смысл-то у каждого есть. У Мясина, допустим, как мужика надуть, у мужика, как из нужды выбиться. Пустые твои слова, Тимофей.

— Вот опять. Путаешь же ты все. Средство это, а смысл, когда не себе, а всем.

— Всем только бог может. Уж не равняешь ли ты себя с ним?

— Какой бог, если у Мясина с Ликаловым он один, а у нас с тобой — другой? Я за одного бога для всех. Земля и хлебное дело — вот единое на весь мир. Только тогда жизнь необиженной будет…

— Ну, не бушуй, Тимофей. Ты как родник-кипун, завидно даже…

Ушла зима, и весна скатывалась, а книги все не было. Однажды Ликалов, проходя мимо Тимофея, оскалился, будто сказать что хотел, да так и протопал важно. «А ведь знает он что-то, — подумал Тимофей, хотел было нагнать, спросить, но остановился. — Если и знает — не скажет, обругает только».

Высоким звонким курлыканьем вдруг наполнилось небо. Летели красавки. Тимофей засмотрелся на журавлиный клин, забыл сразу и про Ликалова, и про заботы, встрепенулась душа будто птица, к простору устремилась.

А донские казаки в поход выходили,
Ягодка моя виноградная!

Не столько напевая, сколько выкрикивая, подошел Шишлянников.

— Вот тебе, Тимофей, и компания. Не побрезговай.

— Ты бы шел домой да проспался.

— Да успею, просплюсь. Вот иду к Корчинскому, пусть в долг запишет.

— Все, что ли, промотал? — Тимофей протянул ему гривенник. — А к Корчинскому пореже заглядывай: как нечистая сила затянет, не рассчитаешься.

Приплясывая, довольный Шишлянников скрылся за углом. Тимофей вспомнил, как и сам он как-то в долги залез и потом два лучших летних месяца отрабатывал. Да в кого ни ткни, чуть не каждый двор задолжал Корчинскому или Мясину. То соль с керосином нужны, то седло новое, то сахар (хоть побаловаться!). Одного чаю сколько надо. Все, что ни прикопишь, мироеды вытянут. А куда денешься?..

«Нет, губернатор, вошел я с тобой в тяжбу — так теперь уж допеку. Сочинение ты затаил, а это письмо заставит тебя открыть рот. Бондарева ты не знаешь, а я вас всех знаю…»

«Его превосходительству господину Енисейскому губернатору. Прошение…»

«Вот и ожила моя избушка», — Тимофей отложил ручку, задумался.

«С целью избавления людей от нищеты, без всяких корыстных видов, с понесением великих трудов, среди забот и попечениев крестьянских, 19 годов ходатайствовал я перед правительством о разъяснении и распространении трудов трудолюбия в мире, которое есть наиглавнейший источник всех благих света сего. — Одна к одной ложились на бумагу крепкие строки. — Но правительство этого моего ходатайства не приняло, а с омерзением назад за себя бросило, что вашему превосходительству довольно известно. Но и быть по тому. Вместо сказанного блаженства я разыскал другое врачевство для бедных людей от постыдной нищеты. Какое же оно? Вот оно!

Как люто и как тяжко угнетают нас деревенские наши кулаки-торговцы, чего подробно описывать здесь не время и не место. А люди — одни по бедности, а другие по глупости чуть-чуть не боготворят их, где он пройдет, то они готовы следы ног его целовать.

По всему вышеизложенному мною прошу тебя, правительство, сделайте вы так, чтобы во всякой деревне одна была бы общественная товарная торговля и чтобы ее никто не имел права торговать; вот этим вы их, этих наших мироедов, обуздаете и на кукан посадите. А кроме этого, вы никаких мер не найдете, чем спасти людей от этих злодеев».

Вроде и немного написано, а уже устал Тимофей, то ли от того, что давно не садился за бумаги, отвык, то ли старость сил поубавила. Чуть не каждая строка давалась с трудом, хотя так оно, наверное, и должно быть, подумал Бондарев, вон река-то свой истинный путь веками в скале пробивает.