Хождение за три моря

— Было время, сыне, земля-матушка всех объединяла, ей молились, ей верили, и она детей своих в обиду не давала, ибо мудрость её испокон веков в тысячелетиях устоялась, своя, не заёмная, и боялись люди творить зло, потому что земля вот она, под ногами, она жизнь всему сущему даёт и в неё всяк ложится. Но примет ли она того, кто ей обиду причинил? Ох, придёт время, накопятся в ней обиды, откажет она чадам своим в извечной милости!..

Дмитрий незаметно толкнул Афанасия локтем в бок, но тот не обратил внимания на тычок, слушал отшельника, опустив голову.

— Ты вот спрашиваешь, сыне, мудрость господа нашего разве не наибольшая, а сам своим вопросом уже заранее утверждаешь, мол, другого и быть не может. А ведь до царя далеко, до бога высоко, а землю-матушку ты каждый день зришь! Те, кого ты богом своим считаешь...

И тут Дмитрий властно крикнул:

— Замолчь, старик! Не смей так говорить! — И строго обратился к Афанасию: — Ты как знаешь, а я должон об этом разговоре доложить куда следует. Не можно нам слушать измышления еретические. Это ж чистый стригольник[24]!

Стригольники — еретики, распространившиеся по Руси из Новгорода, смущающие христиан православных тем, что не признавали за церковными служителями права поучать людей, ибо, как говорили они, «сии учителя стяжатели, лихоимцы, блудники суть, ядять и пьют с пьяницами, развратничают с жонками мирскими...» Сия ересь страшна, велено её искоренять всячески. Недавно митрополиту Зосиме из Твери донесли: «Побиша стригольников, еретиков дьякона Никиту и Карпа простьца и третьего человека с ними свергоша с моста утопления для». Афанасий спохватился. Великий князь Иван Васильевич велел настрого выявлять смутьянов и пытать на дыбе, чтобы сие вольномыслие дерзостное не распространилось. Не следовало брать к отшельнику Дмитрия, надо было ехать одному. Досадуя на собственную непредусмотрительность, Афанасий нехотя приступил к обязанностям проведчика, хотя знал, что его спутник вряд ли решится доложить об этом разговоре начальствующему над Тайным приказом князю Семёну Ряполовскому. Воин ещё раз цепко оглядел избу, спросил старика:

— Кто брёвна в стены клал, отче?

— Сам, — кратко ответил тот.

— Брусишь, отче! Тут сила немалая потребна.

— Сам, — сухо повторил отшельник.

— Добро. Поверю. Зачем на нас морок навёл?

— С оружием вы в гости ехали, а у меня другой гость был.

— Что медведя лечил — то ладно, всякий зверь — божья тварь. Но чую, заклинания ты ведаешь, ладно ли это?

— А разве христианские молитвы — не заклинания?

При ответе старика Дмитрий вновь возмутился, хотел что-то сказать, но уже Афанасий толкнул его локтем, мол, молчи и слушай. Отшельник вдруг улыбнулся, произнёс:

— Приедешь ты ко мне, Афанасий, ещё много раз. Но уже один.

В его словах прозвучал, как показалось проведчику, намёк. Он нахмурился.

— Откуда тебе моё имя известно? Грядущее ведаешь?

— Ведаю. И скажу заранее, много тебе предстоит узнать, сыне, многажды меня вспомнишь добром. Сведаешь ты и магометанство, и Буту, и веру индиянскую, с умными людьми познакомишься. Тогда и найдёшь свой путь!

— Бута — это кто?

— Мудрец земной. Жил задолго до Иисуса. Много людей на Востоке в его вере пребывают...

Дмитрий, ерзавший на лавке, вновь перебил отшельника.

— Всё то ложь и наваждение сатанинское! Одна вера истинна — православная!

— Магометане считают иначе, — безразлично заметил хозяин избушки, поглядывая на Афанасия. А предки русичей пребывали в балховстве, по-нынешнему — в язычестве, о христианстве и не помышляли...

— Брусишь непотребное, старик! — гневно воскликнул младший воин. — Православие испокон веков на Руси! И деды наши Иисуса почитали, и прадеды! А вот у тебя ни одной иконы в жилье нету! Перекреститься не на что! Это как?

Чтобы оборвать опасный разговор, Афанасий поднялся с лавки. Тотчас вскочил и Дмитрий, им вдруг овладел страх. Теперь старик не отрывал от младшего путника своих сверкающих глаз из-под седых кустистых бровей и молчал. Ковыльные волосы его почти закрывали лицо, отчего огненный взгляд волхва, казалось, проглядывал сквозь заросли белой травы. Афанасий на всякий случай спросил:

— Лекарь из тебя добрый, отче?

— Не лечу я людей.

— Пошто так?

— Зарок на мне, — мучительно трудно выдавил отшельник. — Не велит он людей врачевать.

— Грядущее далеко зришь?

— Зоркости во мне нет прежней. Что вижу — как в тумане. Слабею, сыне. Замены жду.

— Добро! — думая о своём, заключил Афанасий. — Великий князь Иван Васильевич никому не препятствует селиться на его землях, лишь бы его воле покорялись и десятину в казну вносили. — Он многозначительно помолчал, ибо отшельник вряд ли делал то и другое, добавил: — Доложу я о тебе...

— Мирославом меня звали. А в детстве Блаженным.

— Доложу я о тебе, Мирослав, дьяку Ваське Мамырёву, аль боярину Квашнину. А там что решат. Очаг у тебя добёр. Тоже сам клал?

— Сам. Свей[25] из Новогорода научил. И насчёт брёвен не сомневайся. Жил в древнем городе Сиракузы геометр Архимед. Он много всяческих приспособлений выдумал для облегчения труда. Аз еcмь[26] его рычагом пользовался.