Проходя между клетками, старик заметил, что некоторые заключенные уже стояли у канавы и кидали на Александра Михайловича косые взгляды. Одни в наглую ругались на старичка и на его конвоиров, в ответ, на что получали прикладом в живот. Другие просто шептались друг с другом и показывали пальцем. Все это старичку очень не нравилось и он старался просто не обращать внимания на этих людей. Однако почему они себя так ведут, что он им сделал, он всего лишь такой же раб, как и они. На этот вопрос у него пока не было ответа. Дойдя до последней клетке, перед Александром Михайловичем предстала следующая картина. Во весь туннель была огромная бетонная стена, вход через которую тщательно охранялся надзирателями. Перед тем как войти, у людей сопровождающих старика попросили документы, пока те доставали их, старичок наблюдал как всех, уже выпущенных из клеток, заключенных выводили совершенно в другую дверь, которая находилась по соседству с ним и еще более тщательно охранялась. Среди них были уже запомнившиеся лица: Шива, со своим шрамом, рыдающая женщина с маленькой девочкой и другие мужчины и женщины, сидевшие напротив его клетки. И тут в старика как молния попала. На него упал взгляд, который он не забудет никогда. Это был жесткий, пламенный, за что-то осуждающий с долей усмешки взгляд. Но прейдя в себя, Александр Михайлович понял, что это пацан, лет тринадцати-пятнадцати, одетой в поношенные джинсы и порванную курточку с эмблемой «Адидас». Волосы его были не понятного цвета и постоянно падали ему на глаза. Мальчик зачесывал их на бок, но они продолжали свое дело. Так простояв пару секунд, глядя глаза в глаза, дошла очередь мальчика, проходить в дверь, но его не пустили и приказали ждать рядом с остальными, кто не прошел отбор. Неужели это то о чем говорил Шива? Неужели их, не прошедших отбор, поведут заглаживать свою вину перед родиной кровью?! Но ведь среди них были те самые матерь с дочкой и другие женщины и совсем, на взгляд, хлюплые мужчины. Что если эти садисты надзиратели, посчитали их не годящимися для работ и пустят их в расход. Старик уже хотел сделать шаг вперед и спросить куда их ведут, как в его телогрейку вцепилась рука незнакомца, освободившего его. У того уже проверили документы и весь конвой пропустили через бетонное заграждение. Чем все закончилось с «избранными» старик так и не увидел. Перед ним открылось то, чего он уже много лет не видел. Прямо возле его ног была бетонная лестница, заворачивающая прямиком на платформу. А на самой платформе… для старичка это не поддавалось описанию. Свет, работающий в режиме экономии, создавал довольно уютную обстановку. Отполированные до блеска стены делали эту обстановку еще более уютной. Поднявшись по лесенке, картина вообще перестала быть реальной для Александра Михайловича. За прямоугольными столами, расставленные вдоль краев платформы, сидели и мило беседовали те люди, что через день мучили и издевались над заключенными. Вид у них был довольно опрятный и так сказать свежей. Стола было только два, а дальше виднелись аккуратно построенные бетонные лачуги с возвышающимися до потолка деревянными надстройками. Из далека доносились громкие разговоры, хохот и ароматный запах свинины, уже успевший разлететься по всей станции. Прямо угадав, старик увидел, как из дальнего конца платформы бежала довольно крупная женщина, с большой дымящейся кастрюлей какой-то еды в руках. Вот она, цивилизация! Старик так давно ее не видел, что уже совсем забыл, как она выглядит. Но что же получается, с одной стороны бетонного заграждения люди умирают от голода, радиации и злостных людоедов, а с другой живут со всеми удобствами и комфортом?! Что же это за люди, фашисты что ли? «Сами живут, а другим житья не дают» — Как говорил отец Александра Михайловича. Это не люди, это звери и все описанное Шивой стало реальностью.
От раздумий старика отвлек один из надзирателей, развалившийся за столом. Судя по его выражению лица, ему не хотелось этого делать, но рядом с ним сидели его друзья, и ему просто необходимо было как-нибудь покрасоваться на публику. Компания диктует свои правила, что тут скажешь.
— Эй, Олег Валентинович, куда это вы ведете этого предателя? Неужто исправился? — Сказав это, надзиратель помотал головой, изучая реакцию своих друзей.
— Не твое дело солдат! — Рявкнул на него человек, снявший гипс с ноги старика. — Ты видишь, Олегу Валентиновичу не до этого? — И он повел рукой на незнакомца.
— Да бросьте вы, что вам трудно сказать что ли? — Уже еле сдерживая мимику крутизны, снова спросил надзиратель.
— Ты как разговариваешь с начальством, осел?! Ты что хочешь оказаться по ту сторону стены?!
— Да я и так там часто бываю… — На лице было четко видно, что страх начинает брать свое перед понтами.
— Ты! Щенок! Да я тебе по стенке размажу!
— Да я уже молчу, молчу. — Замявшись и прикрыв лицо рукой, пробубнил надзиратель.
— Так-то!