Хозяйка Блосхолма. В дебрях Севера

Этих объяснений Питер не понимал, но он был наблюдателен и умел быстро соображать. Он скоро зарубил себе на носу, что разорять гнезда — непростительное преступление. Он чувствовал, что его немилосердно стыдят, когда он для забавы нападает на существо слабее себя. Правда, в этом он так и не разобрался и в подобных случаях поглядывал на хозяина, ожидая от него какого-нибудь указания. В августе подрастающие крольчата очень доверчивы, и Питер мог бы душить их десятками, но теперь он кидался за ними в погоню, только когда бывал по-настоящему голоден или же по приказанию Веселого Роджера. Этот этап в воспитании Питера был очень интересен его хозяину. Разбойник не придерживался взгляда тех натуралистов, которые считают себя единственными разумными существами в мире. Он верил, что Питер наделен не только великолепными инстинктами и смышленостью, но и способностью рассуждать, а он помогает этой способности развиться. Вот это-то и занимало его.

На привале, когда Роджер не спал и не занимался воспитанием Питера, он обычно читал какой-нибудь из красных томиков исторических сочинений, которые позаимствовал, остановив почту у границы Голых Земель. Он уже знал их почти наизусть. Больше всего ему нравились жизнеописания Наполеона, Маргариты Анжуйской[70] и Петра Великого, и когда он сравнивал свои беды с трудностями, из которых эти люди выходили победителями, он испытывал прилив бодрости и уверенности. Если природа была его богом и священным писанием, а Нейда — путеводной звездой, то эти зачитанные книжечки, написанные человеком, который давно уже умер, были его собеседниками и наставниками. Они рассказывали ему о великих самопожертвованиях, доблести и подвигах, о верности, чести и предательствах и о страшных трагедиях, к которым неизменно приводят неудержимое честолюбие и эгоизм. Он извлекал из прочитанного уроки для себя. И сообщал Питеру свои умозаключения. Особенно ему нравилась неустрашимая Маргарита Анжуйская, и однажды его сердце восторженно забилось, когда голос с печатной страницы шепнул ему, что Нейда — такая же Маргарита, только в сто раз лучше, потому что она не принцесса и не королева.

— Видишь ли, разница в том, — объяснил он Питеру, — что Маргарита жертвовала собой, боролась и готова была умереть ради короля, а наша Нейда — ради бедняка, за которым гонится полиция. Вот почему Нейда куда выше Маргариты, — добавил он. — Маргарита ведь шла на такие жертвы не только для того, чтобы спасти своего мужа, но и чтобы остаться королевой, а Нейде нужны только мы с тобой. И вот тут-то мы последуем примеру Петра Великого, — закончил он с невеселым смешком, — и не позволим ей губить себя.

И так день за днем шли к речкам Уолластона — в страну, где жили Желтая Птица и ее племя.

В первых числах сентября они перебрались через Гейки и вышли на западный берег Уолластона. Листва берез уже отливала золотом, а в шелесте осин слышались тревожные шепоты осени. Тополя желтели, рябина алела тяжелыми гроздьями, а в прохладных сырых чащобах бархатисто чернели спелые сочные ягоды дикой смородины. Веселый Роджер особенно любил это время года, а Питер впервые в жизни знакомился с сентябрем. Днем еще было жарко, однако по ночам воздух бодряще пощипывал, и Питер уловил новую резкую ноту в голосах обитателей леса. По ночам вновь начали завывать волки. Гагары забыли семейные радости и хрипло кричали под луной. Кролики выросли и утратили детскую доверчивость, а совы словно глубже уходили в ночной мрак и выслеживали добычу особенно хитро. Веселый Роджер знал, что люди уже возвращаются к своим хижинам и охотничьим участкам, и стал еще осторожнее. Он внимательно смотрел по сторонам, не поднимается ли где-нибудь к небу дымок, прислушивался к каждому звуку, и его начали одолевать тревожные мысли: мало ли что могло случиться с племенем Желтой Птицы за пять долгих лет! Еще одна голодная зима или какая-нибудь повальная болезнь могла погубить почти все племя, а горстка оставшихся в живых разбрелась кто куда… А вдруг Желтая Птица умерла?

Три дня он медленно шел по извилистому берегу озера и наконец набрел на индейские помосты для вяления рыбы. Его с новой силой охватили зловещие предчувствия; люди давно ушли отсюда, земля была испещрена медвежьими следами, а у берега, куда выбрасывались рыбьи внутренности, расхаживали два черных медведя — толстые, разъевшиеся; они нисколько не встревожились, увидев человека и собаку.