Хозяйка Дома Риверсов

Затем явился второй «претендент»; он въехал верхом на коне прямо в парадный зал, бросил оземь латную перчатку и выкрикнул мое имя. Его конь выгибал мускулистую шею и нервно косил глазом на столы и огромный круглый камин в центре зала. Мне пришлось встать, обойти то круглое возвышение, на котором находился стол жениха и невесты, и подать «претенденту» золоченую чашу с вином. Потом он объехал весь зал; его конь осторожно ступал по полу своими могучими копытами, неся в украшенном чеканкой парадном седле всадника в тяжелых доспех. Наконец «претендент» аккуратно покинул зал. Меня изрядно удивило соблюдение подобного обычая и тем более то, что в зал во время торжественного обеда впустили рыцаря в доспехах, да еще и на таком могучем коне. Я подняла голову и тут же встретилась взглядом с тем молодым оруженосцем; ему все это тоже явно показалось довольно нелепым, и он с трудом сдерживал смех. Как, впрочем, и я. Чтобы не засмеяться, мы оба быстро отвели глаза в сторону и больше старались друг на друга не смотреть, но я все же не выдержала и хихикнула.

Одних только мясных блюд было не менее двадцати перемен; за ними последовали десять рыбных, потом со столов все убрали и подали рейнское вино и к нему множество различных варений и засахаренных фруктов. Когда гости отведали этих кушаний, внесли последнюю перемену — марципаны, печенья, пряники, украшенные настоящими золотыми листочками, те же засахаренные фрукты и прочие сласти. Затем выступал шут. Он жонглировал всевозможными предметами, отпуская при этом непристойные шутки насчет юности и старости, мужчины и женщины, а также жаркого брачного ложа, где пылает огонь, на котором выковывается новая жизнь. Следом в зале появились актеры и музыканты, представившие живую картину, символизирующую могущество Англии и красоту Люксембурга в виде прекрасной женщины, почти обнаженной, если не считать длинного зеленого шлейфа-хвоста — явно символа Мелюзины. Самым лучшим был актер в костюме льва — лев есть в гербах обеих наших стран, — этот лев прыгал и плясал с невероятной силой и изяществом, а потом, слегка запыхавшись, подошел к столу жениха и невесты и склонил передо мной свою огромную голову. Его грива представляла собой массу золотистых кудрей, от которых, правда, попахивало мешковиной; лицо закрывала разрисованная бумажная маска, не прятавшая только честный улыбающийся взгляд. Я стала надевать актеру на шею свою золотую цепочку, и, когда протянула к нему руки, он вдруг поднял голову, и в прорезях маски блеснули уже знакомые мне синие глаза; только тут я догадалась, что мои ладони покоятся на плечах того красивого оруженосца, а я так близко от него, что могу даже незаметно поцеловать, пока вожусь с этой цепочкой.

Наконец мать кивком дала мне понять, что мы можем покинуть пиршественный зал. Все женщины и музыканты разом поднялись и в танце двинулись по кругу, построились в ряд и высоко вскинули сомкнутые руки. Я шла по этому живому коридору; все девушки желали мне счастья, а женщины благословляли меня. Мои младшие сестренки, семеня передо мною в танце, бросали мне под ноги розовые лепестки и маленькие золотые ключики. Затем я стала подниматься по широкой лестнице, и гости толпой потянулись за мною следом; у меня даже возникло подозрение, что все они собираются втиснуться вместе со мной в спальню, однако отец остановил их у дверей, и я перешагнула порог спальни только в сопровождении матери и ее фрейлин.

Сначала они вынули у меня из волос шпильки, сняли мой высокий головной убор и аккуратно поместили его на высокую подставку. Потом распустили мне волосы, и только тут я почувствовала, как болит кожа головы из-за того, что косы заплели слишком туго; я невольно даже виски потерла. Затем мне на плечах развязали кружева, сняли расшитые золотом рукава и распустили ленты на спине; платье упало на пол, и я осторожно его переступила. Платье тут же понесли прочь, чтобы вытряхнуть его, напудрить и повесить в шкаф — до следующего торжественного события, когда я смогу в него нарядиться, будучи уже настоящей герцогиней Бедфорд; тогда лишь красные львы на подоле будут напоминать мне о том Доме, к которому я некогда принадлежала. Развязав на плечах кружевные завязки льняной рубахи, фрейлины раздели меня догола, и я задрожала от холода и страха; но они поспешно накинули на меня через голову ночную рубашку, закутали в теплую шаль, усадили на табурет, принесли лохань с горячей душистой водой, и я с наслаждением опустила туда заледеневшие ступни. Потом одна из женщин расчесала мне волосы, а другие расправили вышитый подол моей рубашки и складки шали у меня на плечах. В комнате навели порядок. Когда мои ноги согрелись, их досуха вытерли, заплели мне волосы в свободную косу, водрузили на голову ночной чепец и настежь распахнули двери.