Хозяйка города

Зажглась только одна фара, но двигатель загудел послушно и мерно.

— Куда мы? — Наде непривычно было ощущать себя человеком — сидеть на мягком и слушать, как ветер шумит снаружи, а не внутри неё самой.

На лобовом стекле покачивалась пластиковая летучая мышь. Крылья спеклись в бесформенный ком, один клык неровно обломался.

— Сейчас всё увидишь.

Она тревожно замолчала. Антонио вёл машину, мастерски обходясь светом единственной фары, и ни разу не попал колесом в глубокую выбоину, ни разу не наехал на вспучившийся нарыв асфальта. Они плутали по узким улочкам и переулкам, где деревья царапались в крышу автомобиля. Надя не знала дороги — её чувство города вдруг отказало.

За окном мелькнул развороченный до основания университет. У дорожной развязки Антонио притормозил. Надя решила, что дальше они не проедут — из провалившихся мостов во все стороны торчала арматура. Но он нашёл единственную дорогу — по обочине, мимо рухнувшего ограждения. Внутри неё шевельнулось смутное воспоминание.

— Куда мы едем? — спросила Надя опять, упираясь руками в сиденье, чтобы чувствовать себя увереннее.

— Не бойся.

Но её уже сорвало на крик.

— Я туда не хочу. Выпусти! Останови машину, я туда не поеду. Слышишь?

Антонио затормозил. В свете единственной фары была видна дорога — асфальт пошёл глубокими трещинами, но вряд ли они могли бы стать серьёзной преградой. Антонио опустил голову, молча стукнулся лбом об руль.

Надя хватала воздух ртом.

— Я к нему не пойду. Ты меня не заставишь. Это твой выход, да? Это должно нас всех спасти?

— Пожалуйста, не ходи. Тогда давай выбираться из города. Мы и так много времени потеряли. Попрощайся со своими — я не знаю, как у вас там принято, — и поехали. Я тебя в этом городе не оставлю.

Надя замолчала. Мысль о бегстве заморозила мысли. С лобового стекла глядела, клыкасто ухмыляясь, летучая мышь. Надя потянулась к ней дрожащей рукой и сорвала с цепочки. Самый старый амулет, амулет с её связки, которую она потеряла в подземной битве со Скрипачом. Она сжала его в ладони, так что пластик впился в кожу.

— Ладно. Я пойду.

До кладбища они добрались на машине — до самых кованых ворот. Дальше тянулась широкая аллея, но Надя вцепилась в руль.

— Нельзя въезжать через главные ворота. Здесь только пешком.

Она вылезла под холодный ветер. Город замер за спиной и чуть-чуть отступил. Город и кладбище всегда немного сторонились друг друга, хотя по сути были одним целым. Сквозняк возил по асфальту сухие цветы.

Надя не думала, что Антонио пойдёт с ней. Он отставал на шаг, притворяясь, что рассматривает могильных ангелов и походя сковыривает облупившуюся краску на склепах. Она была ему благодарна за компанию. Одна бы она не решилась. Никогда и ни за что.

Проснувшихся было много. Потерявшие человеческий облик, они бродили между оградками, слепо натыкались друг на друга. Голоса сливались в унылое размеренное пение. Антонио заговорил первым, перебивая потустороннее бормотание душ.

— Ты ведь сама говорила. Просыпаются те, кто давно спал.

— Да.

Чем ближе они были к нужной аллее, тем медленнее она шла.

— Тогда почему ты сама не пришла к нему? Ведь ты хотела поговорить. Я помню, как ты искала его. А здесь — такой шанс.

— Я хотела. — Смелость кончилась, и Надя остановилась, бездумно глядя в глаза поблекшей фотографии на памятнике. Чьё-то чужое лицо, чужое имя. И совсем недалеко — могила Мифа. Она попробовала вспомнить его внешность — до мелочей, до нитки, торчащей из полосатого свитера, — и проглотила ком страха. — Ты не знаешь, как это. Он меня убил.

— Я не знаю, — охотно согласился Антонио.

— Ты не знаешь. Сколько ночей я думала, а чего бы я хотела? Какое наказание ему я бы посчитала достаточным? Сказать — чтобы он умер, — но он ведь и так умер. Чтобы он раскаялся? Чтобы приполз умолять о прощении? Чтобы он навсегда остался со мной? Что?

— А ты всё ещё любишь его?

Она спрятала глаза, хотя вряд ли Антонио мог в темноте рассмотреть её лицо. Надя ещё не до конца вернулась в человеческий облик, она не могла заплакать, и потому горе жгло лицо изнутри, сводило болью бетонные кости, и никак не выходило наружу.

— Я не знаю.

— Это значит, что любишь. Тогда иди. Там разберёшься.

Последние десять шагов она ступала через силу. Влажная глина прилипала к подошвам. Надя вела ладонью по оградке и одёргивала руку, наталкиваясь на остриё. На пальцы налипла паутина.

Его могилу она нашла на ощупь. Надя никогда не была здесь раньше. Она думала, время вылечит, и тогда она придёт, чтобы просто погрустить об умершем. Но сладкая минута никак не наступала. Надю всё ещё жгло изнутри от единственного воспоминания о лице Мифа.

Надя постояла, держась обеими руками за калитку. Человеческое возвращалось в неё — теперь она едва видела в темноте, едва различала простой гранитный памятник, овал фотографии. На краю холмика выросла молодая липа. Широкие листья хлопали от ветра.