Хозяйка Империи

— Верно, и по нашим законам тоже ты не вправе торговать ею. Однако на твоей родине господа распоряжаются судьбами, своих слуг, рабов и детей как им вздумается. И считают, что боги ниспослали им такое право.

— Они верят в это, — осторожно ответила Мара.

— А ты?

Вопрос Мираны хлестнул, как пастушеский кнут.

— Не знаю, во что верю я, — хмуро призналась Мара. — Пожалуй, в одно. Как Слуга Империи, я поставила интересы государства и народа превыше всего. И теперь не могу ценить свою жизнь выше любой другой жизни. Камлио со мной, потому что я поклялась одному человеку охранять ее. Тот, кто доверил мне ее безопасность, ничем не хуже меня. Существует понятие чести, суть которого — слепое повиновеиие обычаям, но существует и другое понятие чести, объемлющее… гораздо больше.

Взгляд Мираны стал пронзительно-острым.

— Ты другая. Она разговаривала скорее сама с собой, чем с Марой. — Молись богам, чтобы твоей непохожести оказалось достаточно для освобождения. Я на твоей стороне. Но никогда не забывай: турильские мужчины более искренни и великодушны, когда рядом нет женщин. У нас суровая страна, и тот, кто будет проявлять мягкость, рискует потерять жену, добытую в набеге.

— У него отобьет жену другой? — изумилась Мара.

Сморщенные губы Мираны сложились в лукавую ухмылку.

— Может, уведет другой. А то и хуже — жена сама покинет его дом и очаг и в знак презрения за слюнтяйство… набьет одеяло снегом.

— Вы так делаете? — Мара расхохоталась, забыв про свои невзгоды.

— А как же.

Заметив, что гостья озябла, Мирана стащила с себя одну из теплых шалей и накинула ее Маре на плечи; от шали пахло дымом и грубой овечьей шерстью.

— Давай зайдем в мою любимую пекарню. Там в этот час сладкие булочки прямо из печи. Я тебе расскажу, чем мы тут еще занимаемся помимо исполнения своей главной обязанности — делать вид, что принимаем всерьез кукареканье наших драчливых мужчин.

***

В отличие от дымной духоты дома Совета воздух в пекарне резко обдавал сухим жаром печей, особенно уютным во влажном климате высокогорья. Мара неловко присела на деревянный стул. В этих промозглых горах цуранские подушки вряд ли были бы уместны на каменном полу. Не привыкшая к такой мебели, Мара то и дело меняла положение туловища в попытке найти удобную позу, однако ей ничего не оставалось, кроме как покориться необходимости и провести вечер в легкой светской болтовне. Мирана, как и супруга вождя в Лозо, как видно, была не прочь потолковать о пустяках, пока городские старейшины держат совет.

— Мужчины бывают такими детьми, тебе не кажется?

Мара изобразила вежливую улыбку:

— В таком случае твой муж — очень сердитый ребенок.

Мирана рассмеялась, устраиваясь напротив за деревянным столом, на поверхности которого имелись желоба, куда хозяева пекарни, не отрываясь от болтовни с гостями, выкладывали свежие хлебы.

Мирана откинула с головы все свои многочисленные платки и шали, под которыми обнаружились седые волосы, стянутые плетеным шерстяным шнурком.

— Хотаба? — снисходительно вздохнула она. — Он пустозвон, но я его люблю. Грозится прибить меня за длинный язык уже сорок два года, чуть ли не с того самого дня, когда он перекинул меня через плечо и дал деру через перевал от моих братьев и отца. Но за всю жизнь он ни разу не поднял на меня руку. Видишь ли, Мара, у нашего народа принято бросаться страшными угрозами и жуткими оскорблениями. Похвальба у нас — род искусства, и затейливое ругательство вызовет у оскорбленного скорее восхищение, нежели негодование.

Тут она смолкла — у стола остановился юноша в вязаной шерстяной фуфайке, с подносом в руках. Перейдя на турильский, Мирана заказала горячие сладкие хлебцы и подогретый сидр. Потом, взглянув на обведенные темными кругами глаза Мары, добавила к заказу вина. Юноша принял у Мираны три деревянных кружка с просверленными дырками и кинулся выполнять заказ, ежесекундно оглядываясь назад в надежде, что жена вождя на него не смотрит и он может разглядеть заморские одежды Мары.

Пока не вернулся слуга с едой и питьем, Мирана поддерживала ни к чему не обязывающую беседу, а потом Мара сделала вид, что занялась едой. Из-за пережитых волнений она не чувствовала голода, хотя от грубого черного хлеба шел восхитительный запах, а питье вовсе не оказалось такой кислятиной, как о нем твердили ветераны турильских войн.

За окном сгустилась тьма; по улице прошла стайка щебечущих девушек под надзором юношей — слуг или, может быть, братьев, которые несли дымящиеся факелы, освещая путь. В глубине пекарни подмастерье вынимал из печи последние хлебы, а угли в топке меняли красный цвет на серый, покрываясь пленкой пепла.