Хозяйка Империи

— Насколько проще было восхищаться тобой издалека, госпожа, и защищать твою жизнь с готовностью отдать за нее свою, чем жить в ожидании кошмара, который до сих пор заставляет меня просыпаться в холодном поту.

Мара коснулась его судорожно сжатых рук, а потом помассировала их, пока не прошло сковывающее их оцепенение.

— Ни ты и никто из твоих нерожденных детей не останется без хозяина на всем протяжении нынешнего оборота Колеса, — сказала она тихо. — Ибо я сильно сомневаюсь, что хотя бы один из нас выйдет живым из этой тюрьмы.

Теперь улыбнулся Люджан; во всем его облике была необычная просветленность, какой Мара никогда раньше у него не видала.

— Я гордился тем, что служу тебе, властительница Мара. Но если мы переживем завтрашний рассвет, я попрошу тебя как о милости, чтобы ты приказала мне найти себе жену и жениться! Ведь очень вероятно, что при неутихающей враждебности магов такие переделки, в какую мы угодили, будут повторяться, и, уж если мне суждено погибнуть у тебя на службе, я бы предпочел не испытывать по второму разу такие же сожаления, когда буду опять готовиться к переселению в чертоги Туракаму!

Мара взглянула на него с улыбкой, свидетельствующей о глубокой привязанности:

— Люджан, зная тебя, как я знаю, я сомневаюсь, что мне придется приказывать тебе сделать то, к чему стремится твое сердце. Но мы должны прорваться за пределы завтрашнего утра. — Сложив руки на груди, словно желая защититься от холода, она напомнила:

— Мы должны поспать, храбрый Люджан. Ибо скоро наступит завтра.

Глава 8. ПОЕДИНОК

Спать было невозможно.

После того как Мара, вопреки обыкновению, раскрыла перед Люджаном самые глубокие тайники своего сердца и вызвала его на ответную откровенность, она не чувствовала потребности в дальнейших беседах. Военачальник Акомы сидел, скрестив ноги, на своей циновке; сон бежал от его глаз. Его доспехи, так же как и меч, отобрали чо-джайны, оставив ему лишь стеганую нижнюю рубаху, назначение которой состояло в том, чтобы края доспехов не натирали и не царапали кожу; в таком наряде он выглядел раздетым и уязвимым. На виду оставались многие боевые шрамы, обычно скрытые одеждой, и хотя, как всякий офицер-цурани, он привык соблюдать чистоплотность, последняя возможность принять ванну была ему предоставлена при купании в ледяной реке, под градом турильских насмешек. Его одежда стала серой от пыли, а волосы слиплись. Без внушительных доспехов, без перьев офицерского плюмажа он, казалось, стал меньше — несмотря на всю свою мускулистость. Взглянув на него, Мара подумала, что только сейчас ей приоткрылась человеческая сторона его натуры и она смогла увидеть то, чего не замечала раньше: мужественность, которой не суждено увенчаться отцовством, и столь неожиданную у испытанного воина доброту рук, привыкших к мечу. Он сидел в позе спокойной медитации, как будто судьба, ожидающая его, не имела никакого значения; солдатская дисциплина заставила его отбросить все тревоги, чтобы сберечь силы для битвы.

Сама Мара, несмотря на монастырскую выучку, была лишена и этого утешения. Но на сей раз ее душа обрела опору в ритуале: запретив себе предаваться скорби о любимых, которых она потеряла в прошлом, она отдалась во власть жгучего гнева против неумолимой судьбы, отнявшей у нее возможность защитить тех, кто еще жив. И при всех стараниях ей никак не удавалось утихомирить бешеный поток взбаламученных мыслей.

Ее возмущал позор заточения, при котором невозможно хоть как-то связаться с тюремщиками. Магическая камера, по сути, наглухо отгораживала приговоренных от всех других живых существ. С некоторым раздражением Мара задавала себе вопрос: могут ли сами боги услышать молитву человека, запертого в подобном месте? Здесь, где не было окон, куда не проникали даже звуки извне, минуты тянулись нестерпимо долго. Сама темнота показалась бы отрадной, — все-таки хоть какая-то перемена! — но светящийся шар чо-джайнов все так же неподвижно висел в воздухе, и его яркость оставалась неизменной.

Утро неизбежно должно было наступить.

И все-таки после ползучей агонии ожидания рассвет застал Мару врасплох. Неугомонный разум не соглашался смириться; мысли метались по кругу в поисках поступка, слова или решения, которые могли бы переломить враждебность здешних правителей и принести пленникам свободу. Однако от всех этих лихорадочных размышлений осталась только мучительная головная боль. Мара чувствовала себя разбитой и подавленной, когда наконец вспыхнул магический световой вихрь, знаменующий исчезновение их тюрьмы.

Двойная колонна чо-джайнов приблизилась с очевидным намерением взять узников под стражу. У Мары хватило присутствия духа, чтобы подняться на ноги и подойти туда, где уже стоял Люджан, бодрствующий и вполне собранный.

Она взяла его сухие горячие руки в свои влажные ладони. Затем взглянула ему в лицо, лишенное всякого выражения, и ровным голосом произнесла ритуальные слова: