Хозяйка истории

— Политологией. И не только. Но ты не ответила: тебя украли или ты сбежала сама?

— Украли. Ты прозевал.

— Хорошо сработано, — похвалил я наших бывших противников. — Расскажешь подробности?

— Я их просто не знаю.

— Что же, тебя усыпили? Сделали укол?

— Да, представь себе, укол.

— А потом пытали, мучили бессонницей, обезвоживали организм?

— Я ни в чем не виновата, Подпругин. Не говори со мной таким тоном.

— Если бы ты сама не хотела, тебя бы никто не украл…

— Это упрек?

— Констатация, — ответил я кратко.

Уголки рта у нее задрожали, что на сей раз улыбкой не было.

— Может, ты влюбилась? — вдруг спросил я, прищурясь.

— Да, представь.

— В кого ты могла влюбиться? Когда?

— Тогда, Подпругин.

— В какого-нибудь шпиона?

— Да, в шпиона, вы прозевали.

— И ты изменяла мне?.. с ним?.. Но когда? Но как?.. Нет, нет, я не верю! Не может быть!

— Что было, то прошло, — ответила мне Е. В. Ковалева, — да и того не было. Ничего не было. Все сон.

Признаюсь, я задумался над ее словами, но напрасно, напрасно — в них не было смысла. Есть сон, но есть и реальность.

— Подпругин! Что вы сделали со страной? Скажи, Подпругин… Я не понимаю, что у вас происходит!..

— Кто это мы? — спросил я, едва сдерживаясь. — Это ты, а не мы. Ты, которая бессовестно стала работать на них! Ты, которая предала нас! Меня лично!..

— Я сделала тебе больно? Прости, — произнесла с невинным выражением лица Е. В. Ковалева.

— Какая инфантильность! — воскликнул я. — Ты не мне изменила! Ты всем изменила!.. Помнишь, я сказал тебе однажды, чему ты изменишь, если изменишь мне? Как тебя тогда покоробило!.. Еще бы! Красивая фраза!.. И вот — результат! Изменила!

— Но, Подпругин, ты ведь ничего не знаешь… Не было ничего, забудь.

— Забыть?.. Родную историю?..

Во мне все клокотало.

Я едва сдерживался. За столько лет во мне наболевшее отчетливо, как никогда, вырваться жаждало, клокоча, за пределы моего напряженного существа, причем немедленно, тут же, сейчас, но прямо на вдохе я был остановлен:

— Тихо, Подпругин. Не надо. Молчи.

Некоторое время мы оба молчали.

— Во всяком случае, — добавила к прежде сказанному Е. В. Ковалева, — зла я никому не хотела. Я хотела только, как лучше.

Я ждал. Сам не знаю чего. Меня наконец укололо.

— Я издам твой дневник! Я располагаю твоим дневником!

— Каким дневником?

— Ты вела секретный дневник! Не прикидывайся!

— Слушай, Подпругин, я ж тебе объяснила, она умерла, издавай все что хочешь. Я здесь ни при чем.

Странно, но я получил, стало быть, разрешение?!

— А в том, что у вас происходит, — сказала она мне еще, — я не виновата, Подпругин.

Горькое признание сорвалось с моих уст:

— Как ты смогла, я тебя так любил!

— Ты? — удивилась Е. В. Ковалева, будто мне не поверив.

— Я! — ответил я. — Я!

— Не смейся, Подпругин. Мне не смешно.

А никто не смеялся. Кому тут смеяться? Если б я и смеялся, это был бы сардонический смех.

Но ведь я не смеялся. Над чем мне смеяться? Над прожитой жизнью? Над неразделенной любовью? Вот он, момент истины, о котором столько написано!.. Неожиданно для себя самого осознал я в тот миг полноту моего окаянного чувства — чувства вздорного, сильного, яркого, нежного, хрупкого, как хрусталь… Я едва не заплакал. А мог.

— Лена… Леночка… Элизабет… или не знаю, кто ты… ты-то знаешь сама, ты-то знаешь, ты кто?

— Знаю, — сказала она.

— Ты, — сказал я, — политическая проститутка.

— А ты дурак, — ответила Е. В. Ковалева.

Мы смотрели друг другу в глаза.

Подъехал автомобиль.

— Лизи! — позвал ее некто, открывший дверцу.

— Подпругин, ты, наверное, хочешь узнать, — торопливо заговорила моя жена — жена! жена! жена! — и на этом я буду настаивать, — ты, наверное, хочешь узнать, Подпругин, был ли Борман советским шпионом?

Я, конечно, хотел. Ужасно хотел. Но я нашел в себе волю качнуть головой отрицательно:

— Нет.

Она села в авто и уехала. Теперь уже навсегда.

Конец

Приложения

Элегия

Когда осенний грустный ветер
Заденет листиком чело,
Ты вспомнишь многое на свете,
Не пропуская ничего.

Не мы, другие — недотроги,

Но с ощущеньем на щеке
Ты будешь думать о дороге,
Об этой роще и реке,

О том, как все проходит в спешке,

О том, что можно и нельзя,
О том, как все мы были пешки
С мечтой о статусе ферзя…

Всего одно прикосновенье,

И листик далее парит.
Вот так и жизнь — одно мгновенье.
И все об этом говорит.

М. П-н.

Избранные письма М. Подпругина