Хозяйка лабиринта

Боже милостивый, подумала Джульетта, неужели я прославилась как обжора? Хотя она действительно любит поесть. Она заедала горе, заедала любовь (или то, что у нее сходило за любовь), заедала войну (при каждой возможности). Иногда она задавалась вопросом – не заполняет ли этим какую-то внутреннюю пустоту, но решила, что просто в среднем недоедает. Впрочем, где-то надо было провести границу, и она провела ее перед этой рыбой.

– У меня голова болит.

– О боже… – Он сочувственно поморщился. – Мисс Гиббс сказала, что вы ходили к офтальмологу. Надеюсь, ничего серьезного?

– У меня все в порядке с глазами, – высокомерно сказала Джульетта и тут же раскаялась. – Простите, у меня выдалось нелегкое утро.

– Может, мне лучше оставить вас в покое? – Прендергаст с неловкой нежностью воззрился на сахарницу – Джульетта решила, что этот взгляд был предназначен для нее.

– Ничего-ничего.

– Вы знаете, что такое Британская ассоциация актеров? Выяснилось, что мистер Горман в ней состоит.

– Я не знаю, кто это.

– Ральф Горман. Он играет на лютне. Его наняли для участия во вчерашней передаче, а в последний момент вычеркнули.

– Это проблема?

У Прендергаста был расстроенный вид, но Джульетта знала, что он всегда так выглядит.

– Нет-нет-нет. Просто пришлось приглаживать кое-чьи взъерошенные перышки. Вы же знаете, как это бывает в нашем деле. И еще один маленький вопросик насчет Морны Тредуэлл. Ее вы знаете?

– Да.

– Судя по всему, она сегодня утром послушала передачу. По своему сценарию. И не узнала его.

– Я его переработала. Он был ужасен.

– Да, она плоховато пишет, не правда ли? Но вы же знаете, что зам генерального – ее приятель.

– Да хоть родной сын. Писать она не умеет.

– В общем, по ее словам, сценарий – ваш переработанный вариант – был… как бы это сказать…

– Хорош? – подсказала Джульетта.

– «Рискованный». – Он произнес это слово очень деликатно. – Опять пришлось приглаживать взъерошенные перышки. В Дом вещания стали поступать звонки от учителей. В большом количестве. Дети расстроены и все такое. Я так понял, вы упомянули проказу.

Когда-нибудь, подумала Джульетта, все учебные передачи будут идти по телевизору. Насколько лучше станет жизнь! Но с Прендергастом она этой мыслью не поделилась, зная, что он лишь придет в ужас. Он никогда не сможет мыслить за пределами радио. Джульетту пригласили на курсы продюсеров телепередач в «Александра-палас». Она никак не решалась сказать об этом Прендергасту.

– Ну тогда хорошо, что им не пришлось еще и про Черную смерть слушать, правда? – сказала она с изрядной резкостью.

– Я знаю, я знаю. И еще слово «чертов» – оно на самом деле не… понимаете…

Его голос постепенно затих, удаляясь куда-то в воздушные туманные пространства. Джульетта к такому привыкла. Рано или поздно он возвращался на землю.

– Не соблазнитесь ли десертом? – заискивающе спросил он. – Может, и голова от этого пройдет. Сегодня очень хороший бисквит с патокой.

– Нет, спасибо. Что-нибудь еще?

– Ну и еще мисс Хейсти, конечно. Ее вы, надеюсь, знаете. Оказывается, ее заперли в студии на всю ночь.

– Ну, я, во всяком случае, ее не запирала, – ответила Джульетта. (А точно ли? Джульетта смутно вспомнила, как однажды заперла Хартли в его камере в «Скрабз».) – Надо полагать, ее перья были взъерошены просто до предела.

– Эта женщина – одни сплошные перья. – Лицо Прендергаста, похожее на собачью морду, исказилось страданием. Он мрачно добавил: – Целый каталог злоключений.

– Вы хотите меня уволить? – спросила Джульетта. – Можете уволить, пожалуйста. Я не возражаю.

Он в ужасе прижал руки к сердцу:

– Боже мой, мисс Армстронг! Конечно нет! Мне и в страшном сне не приснится! Это все шум и ярость, больше ничего[41].

Джульетта ощутила укол разочарования. Мысль о том, чтобы просто взять и уйти, вдруг показалась ей ужасно привлекательной. Номер с исчезновением. Но куда она пойдет? Ну, что-нибудь придумает, решила она. Понадеялась.

По дороге к себе в кабинет Джульетта прошла мимо репетиционной. Дверь на миг отворилась, и Джульетту окатило аккордами «Бобби Шафто»[42]. Дверь захлопнулась. Милый Бобби Шафто с золотыми кудрями остался с той стороны. В основном здании, через дорогу, репетиционные и студии размещались в глубине здания, окруженные защитным слоем кабинетов. Звук (и его противоположность – тишина) был драгоценным сокровищем. Но редакция школьных программ сидела в здании, не приспособленном для этой цели, и сотрудники постоянно мешали друг другу.