Хозяйка леса

— Перестань реветь! Кто тебе позволил есть всякую гадость, дрянной мальчишка? Заболеешь, возись с тобой!

Генка забился за шкаф и тихо всхлипывал. Нина вынула из сумки одеколон и, продолжая распекать сына, принялась натирать себе виски.

Этери, сдавая дом новым жильцам, обращалась только к Баженову. Она живо двигалась по комнате, каждую вещь трогала руками.

— Все новое, Алексей Иванович. Покупали в Петрозаводске. Мебель сам директор, Николай Алексеевич Любомиров, выбирал, денег не жалел. Радио вчера провели. — Смуглая рука Этери вставила вилку в штепсель. Из репродуктора полились звуки незнакомой Баженову речи. — На финском, — пояснила Этери, — На русском тоже есть передачи, не беспокойтесь. Электричество есть. Пожалуйста. — Этери нажала кнопку выключателя. Под потолком загорелась лампочка. — День и ночь свет имеем. В прошлом году электростанцию построили. Печка не дымит, не беспокойтесь. Два полена бросишь, в комнате жара, как в Сухуми летом. — Этери заглянула в печку, с силой хлопнула чугунной дверцей. Нина оглянулась, поморщилась, но Этери продолжала, как ни в чем не бывало — Хороший дом, замечательный дом, правда, Алексеи Иванович? Поселковый совет занять хотел, жэкао не отдал.

— Что такое жэкао? — спросил Баженов. Ему нравились живость и общительность коменданта.

— Жэкао? Жилищно-коммунальный отдел леспромхоза. Ай, какой беспокойный отдел! — Этери покачала головой. — Верите, все ругают наш жэкао. Никто спасибо нам не сказал. Строимся, строимся, а жилья не хватает. Скажите, дорогой Алексей Иванович, разве всем хватит? Вербованные каждый день приезжают — комнату дай, молодежь женится — комнату дай, семейным дом дай, всем дай, и все на жэкао обижаются. Конечно, правильно обижаются. Общежитий, и тех мало. Люди в вагончиках живут. Отдельный дом у директора, вам дом дали, а остальные сотрудники по одной комнате занимают, и кухня общая.

— Вы давно работаете в леспромхозе, Этери?

— Второй год, Алексей Иванович. — Я из Абхазии. Мой муж — кузнец Калле Ригонен. Приехал Калле из Карелии в санаторий в мой родной город Сухуми, а обратно поехал женатый: меня с собой в Хирвилахти взял. — Этери улыбнулась. — Поселок наш, можно сказать, интернациональный. Украинцы есть, белорусы есть, казахи есть, финны есть, русских много, карел много. Грузины тоже есть. Я!..

Этери покосилась на сидевшую на диване Нину и умолкла. «Почему молчит и не смотрит? Разве комендант не человек?..» Этери хотела рассказать, как поселок живет, что есть в магазинах, какие постановки готовит клуб, но она потеряла всякое желание рассказывать при виде холодного лица инженерши, обращенного в сторону окна. «Сидит, как пассажирка. Почему нахмурилась? Чем недовольна? Плохо живет? Муж хороший, сын хороший. Что человеку надо?»

Едва за Этери закрылась дверь, как Нина вскочила, выключила радио и опять застыла на диване в прежней позе. Баженов развязывал узлы, открывал чемоданы, укладывал на кровати матрацы, вешал носильные вещи в шкаф. Ходил он по комнате тихо, стараясь не стучать сапогами, украдкой поглядывал на жену. Генка давно забыл о трепке, успел облазить все уголки в доме, вымазал и саже руки, разорвал на коленке чулок. Мальчик вскарабкался на подоконник, высунул в форточку круглую голову с белым смешным хохолком на макушке и восторженно завопил:

— Мама, лес! И река! Большая! Папа, это Нева, да? Ребята на санках катаются!

— Алексей, сними его с подоконника. Простудится, — сердито сказала Нина.

Баженов подбежал к сыну. Генка упал в его объятия, брыкал в воздухе упругими ногами, теребил отца за волосы. Баженов щекотал его небритым подбородком. Генка визжал. Нина сжала ладонями виски.

— Алеша, невозможно! Перестаньте же, вы! У меня голова разламывается.

Баженов поставил сына на пол, потрепал его вихорок, велел играть тихо-тихо в соседней комнате, а сам подсел к жене, с виноватой улыбкой погладил ее руки.

— Дай, я помогу тебе раздеться, Ниночка. В комнате тепло. Этери утром протапливала.

— Ах, в какую глушь мы заехали! — вздохнула Нина, снимая пальто. — Ленинград и этот поселок… Неужели здесь можно жить годы?

— Люди живут здесь давно. И мы привыкнем.

— Не знаю, не знаю… Мне так грустно, Алешенька, так грустно.

На глазах у нее блеснули слезы. Баженов нежно обнял жену.

— Не расстраивайся прежде времени. Поживем, увидим. Я уверен, тебе в Карелии понравится. Лес здесь чудесный. Воздух — бальзам. А тишина какая!

— Неужели мы сюда надолго, Алеша?

— Да, дорогая.

Нина коротко всхлипнула, прижав платочек к глазам.

— Ну, успокойся же, Нина…

Баженов гладил плечи жены и, как маленькой, говорил ласковые утешительные слова. Потом супруги долго молча сидели на диване. В окно заглядывали сумерки. Короткий северный день шел к концу.

2

— Замок царицы Тамары за рекой, — усмехнулась Этери, когда Баженов спросил ее, где живет лесничая Самоцветова.