Хозяйка Рима

— Император вернулся в Дакию, — сообщил мне Марк, даже не потрудившись оторваться от своих свитков. — Пожалуй, он вернется не скоро.

— Не беспокойся. Мне будет чем заняться до его возвращения. — Я вовремя увидела притаившуюся за колонной Сабину. В последнее время она избегает меня. Когда я что-то говорю, она лишь молча смотрит на меня своими огромными глазами. И как я только могла родить такое создание?

— Она совершенная идиотка, — пожав плечами, сказала я Эмилию Гракху за кубком вина. Такая же, как и ее отец. Ну и парочка. — Эмилий тотчас выдал родившиеся в его голове рифмованные строчки о моем идиоте-муже и его дочери. Я расхохоталась. К концу недели над ними смеялся уже весь Рим.

— Я достойная жертва, — заявил мне Марк. — Чего нельзя сказать о Сабине. Если я услышу еще хотя бы одну строчку о моей дочери, я подам на тебя в суд, несмотря на все твои угрозы. Тебе это понятно?

Я притворно зевнула в ответ, но после этого запретила Эмилию сочинять новые стишки про мою дочь. Лучше лишний раз не раздражать Марка, не отталкивать его.

Той осенью мы каждую неделю бывали на ужинах во дворце, однако в отсутствие Домициана обстановка там была совсем другая. Императрица — слишком безупречная хозяйка, чтобы в ее обществе было по-настоящему весело, — хотя, как я дрожала, видя ее изумруды! — Юлия же молчаливая и такая же нервная, как и Сабина. Юлия выросла и превратилась в уродину. Неужели она когда-то просила у своего дяди разрешения уйти в храм, стать весталкой? Это самое лучшее для нее место. Какой же мужчина захочет ее теперь? Но в храм Весты не принимают вдов. Даже императорского происхождения. Какая жалость.

Я была полна замыслов. Я снова вернулась в Рим, жизнь была хороша, и все складывалось так, как я хотела. Ради этого я и появилась на свет!

Тея

Павлин уехал из Брундизия в конце октября, не сказав мне ни слова, что было вовсе не в его духе, но я восприняла это спокойно. По всей видимости, у него на службе возникли какие-то неприятности. В последнее время он держался отчужденно, почти перестал встречаться со мной. Возможно, что-то происходило в его семье, а семья, в которой есть Лепида, просто обречена на несчастье. Или, может быть, Павлин устал от меня? В этом тоже нет ничего страшного. Я любила его, но за мной уже увивались несколько юных трибунов, желая добиться благосклонности. Они сильно смущали моего хозяина.

— Ты музыкант, дитя мое, — ворчал на меня претор Ларций. — Ты выдающаяся исполнительница. Ты должна иметь свою публику, а не клиентов.

— Я предпочитаю видеть в них почитателей, господин. — Поскольку я какое-то время была проституткой, причем относительно недавно, я понимала разницу между почитателями и клиентами. Кроме того, даже если я не могу сама выбирать себе слушателей, по крайней мере, я могу выбрать мужчину, которому позволю ухаживать за мной, а это уже что-то да значит. Рабам приходится довольствоваться тем скромным выбором, который им предоставляет жизнь. — А что плохого в том, если я время от времени развлекаю красивого молодого воина?

— Да, но ты развлекаешь их только тогда, когда они дарят тебе дорогие подарки.

— У меня есть сын, ради которого мне приходится копить деньги, — ответила я, пожав плечами.

— Но подобные вещи могут сослужить артисту плохую службу. — За этой фразой последовал вздох огорчения. — Пусть ты и рабыня, но это вовсе не означает, что ты никогда не выйдешь замуж.

— Я не хочу выходить замуж. Закон не признает браков между рабами. Жену и мужа могут разлучить после смерти хозяина, и тогда они больше никогда не увидят друг друга.

Глаза Ларпия как будто видели меня насквозь.

— Да ты, я смотрю, киник, дитя мое.

— Да, господин. — Я поцеловала пухлую руку Ларпия, устыдившись своей редкой вспышки гнева. Иногда у меня не было никакого желания петь для его друзей. В такие минуты мне хотелось совсем другого — почитать книгу или погулять с сыном, как будто я обычная молодая женщина. Но я не обычная женщина, я рабыня, хотя и довольно везучая, которой посчастливилось иметь доброго хозяина.

— Что же, возможно. Будет лучше, если ты не станешь выходить замуж, — ответил Ларций. — Не могу представить себе мужчину, который взял бы тебя в жены с незаконным ребенком.

«Что он сейчас делает»? — Моему сыну уже исполнилось пять лет, и он был сушим кошмаром. Сущим кошмаром и точной копией своего… впрочем, не важно, чьей копией он был.

Слишком поздно.

Думать об Арии — значит допустить ошибку, хотя сейчас это и не доставляло мне такую боль, как раньше. Раньше же думать о нем было сродни тому, как если бы меня разрывали на части раскаленными добела щипцами. Нет, теперь щипцы успели остыть. Вместо того чтобы рвать на части, они лишь… щиплют.