Хозяйка розового замка

Кедры тесно сплетались над дорожкой, ведущей к кладбищу. Александр держал меня за руку и снова молчал — возможно понимая, что не может разделить со мной мое состояние. Впервые за последние десять дней я была в женской одежде, в узком платье из светло-голубого шелка — все-таки мы приближались в своем путешествии к цивилизованным местам, и, с другой стороны, я шла на кладбище.

Я не думала задерживаться в деревне. Вот взгляну на могилы, и мы очень скоро после этого уедем. А что тут делать? Я очень ясно чувствовала себя здесь чужой.

Старый, дряхлый кладбищенский сторож — похоже, тот самый, что служил еще при мне, — прихрамывая, вышел нам навстречу.

— Тут должно быть три могилы Риджи, — сказала я. — Можете вы мне их показать?

— Я все могу, синьора. Шестьдесят лет я тут служу и всех, кого тут похоронили, помню…

Я пошла вслед за стариком, а потом, обернувшись к мужу, тихо произнесла:

— Знаете, в этих краях считается позором хоронить прямо в землю — если у семьи есть хоть самые малые деньги, она строит склеп. А у нас денег не было. Даже малых.

Я сама кое-что вспомнила. Эти могилы… Без сторожа я, наверное, их бы не нашла, но когда поняла, что мы идем к самой ограде, то вспомнила. Этот холмик, почти сровнявшийся с землей, полузаросший дерном, — летом он полностью зарастает золотыми цветами дрока. Здесь был почерневший крест и надпись на нем:

«Нунча Мария Риджи. 1698–1778».

И больше ничего.

И совсем рядом, на еще более неприметной могиле:

«Винченцо Риджи. 1760–1777».

Мой брат, третий сын моей матери. Его убийство — самое страшное воспоминание детства: до сих пор я помню этот страх, пронзавший меня, дрожь в коленях, судорожные детские рыдания, которые я пыталась заглушить, зажимая рот подолом юбчонки. Винченцо я тоже помнила довольно ясно. Рыжевато-светлые волосы, карие глаза, добрая улыбка, освещавшая все его лицо от подбородка до золотистых ресниц…

Ну за что его убили? В чем он был виноват? Ведь это даже не он, а Антонио любил ту девушку! Какая глупость…

Я молча положила на каждую могилу по букету цветов. В руках у меня остался еще один, самый большой, и я поискала глазами могилу матери. Ее не было.

Я повернулась к сторожу, намереваясь спросить, но он без слов понял мое замешательство.

— А третья могила не здесь, не здесь, синьора! Идемте, я покажу вам!

То, что я увидела, поразило меня как гром. Я ничего не понимала. Я ожидала увидеть такой же неприметный холмик. А вместо него стояло большое надгробие из белого каррарского мрамора, свод которого венчало изваяние белого голубя — символа святого духа.

— Я могу идти, синьора? — спросил привратник.

— Кто сделал все это? — спросила я, оборачиваясь.

— Что, синьора?

— Памятник… Надгробие…

— А, это одна дама из Флоренции приезжала, очень богатая дама.

— Дама! — повторила я в недоумении. — Какая дама?

— Вот этого я не вспомню, синьора. У нее много денег было. Она приказала своим слугам, они все и устроили…

Слова привратника скорее все запутывали, чем проясняли. Я было подумала, что это дело рук Антонио, — все-таки он как-то бывал в Тоскане, но, оказывается, Антонио тут ни при чем. Дама… Кем могла быть эта дама? Родственница? Впрочем, какая там родственница? Значит, подруга?

— Так я могу идти? — снова спросил старик.

— Да-да, идите, — пробормотала я рассеянно, протягивая ему несколько монет.

— Премного благодарен, синьора… Целую ручки.

Он ушел. Я опустилась на колени, положила к основанию надгробия цветы, прочла надпись четкими темными буквами — кстати, именно из этой надписи узнав, в какой день умерла моя мать:

Джульетта Риджи

1741 — 10 января 1779

Дальше были строки из отходной молитвы, а в самом низу надпись:

«Ех hocnunc et usgue In seculum»[7].

— Вы представляете, — пораженно начала я, обращаясь к Александру, — он как раз помогал мне подняться, — я даже не знаю, кто это так позабо…

Я не успела договорить. Громкий, будто нарочито громкий звук раздался позади нас, — звук, похожий на лязг оружия. В ту же секунду прозвучал выстрел, и пуля, бешено просвистев, как злая оса, сбила с меня шляпу.

От неожиданности я даже не успела осознать опасности. Я лишь мельком увидела человека с ружьем на дорожке, стреляющего почти в упор, и еще какого-то человека, бросившегося в миртовые кусты. Я ничего не соображала. Но за какую-то долю секунды рука Александра так безжалостно рванула меня вниз, что я рухнула на колени. Он рванул меня еще раз, заставляя спрятаться за надгробие, а сам выхватил из-за пояса пистолет. Расширившимися от ужаса глазами я видела, что стрелявший в нас человек — крестьянин, по всей видимости, в белой рубашке, подпоясанной вышитым поясом, и в беретто[8] — перезаряжает ружье, но Александр его опередил. Молниеносным движением он загнал в пистолет пулю, насыпал пороха и, вскочив на ноги, выстрелил, не особенно при этом целясь. Пуля пробила нападающему запястье и выбила из его рук лупару[9].

Второй и третий выстрелы пробили ему грудь. Он рухнул сначала на колени, потом упал на землю лицом вниз.