Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака

Кое-что рассказать Лихо мог. И до чего было бы проще, если бы ему разрешили рассказать все.

– Так… повздорили они с Бржимеком… и тот грозился, что по распискам этим через суд долги стребует… только не сейчас, а попозже… когда их побольше наберется… ты же отца знаешь… он решил, что раз есть деньги, то можно и жить по старому порядку…

– И ты всю ночь с бароном…

– Он поначалу со мной и говорить не хотел. Пришлось пить…

– Много?

Лихо кивнул и поморщился: пить он не любил. Опасался.

– И где пили?

– Да в клабе и пили…

– Значит, помимо Бржимека найдутся люди, которые подтвердят, что ты там был… очень хорошо…

Себастьян почесал подбородок.

– А жене почему соврал?

– Да как-то… – Лихо покосился на луну, которая так и висела, точно к небу приклеенная.

Слушала. Подслушивала.

– Стыдно было… что он такой… она ж еще тогда старые долговые расписки повыкупила… а он снова…

– Дурень.

– Кто?

– Оба, Лишек, оба… он, видать, от природы. А ты – от избытку совести… – Себастьян повернулся и постучал пальцами по лбу Лихослава. – Вот скажи, мой любезный братец, чего должна была подумать твоя женушка, когда ты ночевать домой не явился…

– Я сказал, что…

– В поместье отправляешься… ну да, на ночь глядя отправился, а утречком рано вернулся. Чего ездил? Не понять… она ж не дура. Она понимает, что ты врешь. Вот только не понимает, в чем врешь. И значит, придумает себе то, что за правду примет. А главное, что потом ты ее не переубедишь…

Шаги Яцека Лихо издалека услышал. Быстрые. Торопливые даже. Яцек спешил и порой сбивался на бег, но тотчас вспоминал, что человеку его возраста и положения подобало не спешить, приличия соблюдая.

– Братец, – Себастьян поднялся первым и руку подал, – тебя только за смертью и посылать…

– Там это…

Яцек выглядел растерянным. И встрепанным.

– Там…

Себастьян забрал сверток, в котором обнаружилась собственная Яцекова рубашка, которая Лихославу была безбожно мала, некий широкий и мешковатый пиджак с крупными перламутровыми пуговицами, а еще зачем-то кальсоны с начесом.

– Яцек, Яцек… – Себастьян поднял кальсоны двумя пальцами. – Старания в тебе много, а вот ума пока не хватает… но ничего, это дело наживное… Так чего там?

– Отец велел панну Евдокию из дому выставить и назад не пускать…

– Что?

В глазах потемнело.

Лихослав раньше не понимал, как это, чтобы потемнело… оказалось – просто. Пелена на глаза, темная, за которой ничего-то не видно.

Собственный пульс в ушах гремит. А в голове одно желание – вцепиться в глотку…

– Спокойно, Лишек… на вот, пиджачок примерь… – Бес сунул упомянутый пиджак в руки. – И угомонись… отомстить мы всегда успеем. В конце концов, Яцек мог недослышать… или сказать не так.

– Я так сказал! – возмутился Яцек, обиженный до глубины души. – Панна Евдокия обозвала панну Богуславу колдовкой… а та Евдокию – купчихой и… и нехорошей женщиной… и потом оказалось, что у панны Евдокии с собою револьвер имеется. И значит, она Богуславе грозилась, что без суда ее пристрелит серебряною пулей… а потом голову отрежет и чесноку в рот натолкает. Рубленого.

– Сам слышал?

Яцек покачал головой.

– Катарина сказала…

– Катарина тебе еще не то скажет…

– Панна Богуслава от волнения в обморок упала… а панна Евдокия стреляла и люстру попортила…

– Стреляла, значит…

– Я пришел, когда отец кричал на нее… и я решил, что лучше бы ей там не оставаться.

– Это правильно.

– А она уезжать одна не желает… и велел я экипаж заложить…

– Очень интересно.

– Так не пешком же…

– Я его…

– Лишек, сейчас ты пойдешь к жене и выяснишь, чего случилось… заодно и поговорите по душам. А я… я с батюшкой нашим побеседую. Есть у меня одна интересная мыслишка…

Глава 6, в которой речь идет о новых неожиданных знакомствах и о вреде поздних прогулок

Дураков каких мало оказывается-то много!

Неприятное жизненное открытие, совершенное паном Н., поставленным руководить писарским отделом судейской канцелярии Краковеля

Аврелий Яковлевич здание Королевского театра покинул в числе последних зрителей. Вот не любил он толпы, сутолоки, которая случалась сразу по окончании спектакля, а потому предпочитал выждать, когда обезлюдеет мраморное фойе.

Была в этом своя романтика.

И опустевшая сцена гляделась брошенной. Медленно угасали газовые рожки, и на зрительный зал опускалась тень. Порой Аврелий Яковлевич видел ее огромною птицей с серыми пропыленными крыльями. Она свивала гнездо под самым куполом, средь поблекших нимф и печальных кентавров, чьи лики были почти неразличимы по-за ярким светом новомодных эдиссоновских люстр.

Птица боялась шума. И сторонилась людей. Она взирала на них сверху вниз с любопытством и недоумением, весьма Аврелию Яковлевичу понятным.