Хозяйка заброшенного поместья

— Теплая встреча, — усмехнулся «аспид», оглядывая кочергу. — Забирайте своего работничка. Какая хозяйка, такие и работники.

Он отступил в сторону, разворачиваясь к лошади, и я ахнула, разглядев висящего поперек седла человека. За спиной запричитала Марья.

Я сбежала по ступенькам, сунула руку под воротник тулупа, нащупывая артерию. Живой, но пульс, кажется, медленнее, чем должен бы быть. Водятся ли в этом мире часы с секундной стрелкой?! И температуру тела на глаз не определить — но шея ощущалась прохладней, чем должна бы, под тулупом-то.

— Давайте его пока в людскую, — распорядилась я.

Там ближе к кухне и теплу. Я собралась подхватить лошадь под уздцы, но Виктор сам уверенно повлек ее в сторону флигеля.

Неужели его пускали на «черную» часть? Хотя о чем я, он же муж хозяйки, конечно, все в доме знает!

— Где вы его нашли? — поинтересовалась я, шагая рядом.

— На дороге в моих владениях. Повезло, что я выехал на утреннюю прогулку именно по этой дороге. К вам было ближе, чем ко мне.

Только сейчас я обратила внимание, что дышал Виктор тяжело, лицо покрылось красными пятнами, а выбившиеся из-под шапки волосы слиплись. Похоже, перекинул конюха поперек седла, а сам бежал трусцой рядом с лошадью.

Повезло пропойце, что барин не отвернулся брезгливо, а подобрал, не побоялся руки испачкать.

Я раскрыла двери флигеля, собралась попросить Марью помочь мне затащить бесчувственного конюха в дом, но Виктор закинул его на плечо. Надо же, а с виду совсем силачом не выглядит. Не задохлик, конечно, но и не качок. А конюха нес, будто и вовсе никакой тяжести на плечах нет. Уложил его на лавку в людской, прежде чем я успела что-то сказать, резко бросил:

— Я за доктором. Заодно пусть руку Марьи посмотрит.

Я похолодела. Вот сейчас разглядит гипс и спросит, что это!

— Неча ему на меня смотреть, — огрызнулась нянька, прижимая здоровой подвешенную на косынке руку. Я выдохнула: большая косынка совершенно скрывала гипс.

Виктор не услышал или сделал вид, будто не услышал возмущения няньки.

Я стащила с конюха рукавицы. Проглотила ругательство: пальцы были красно-синими и ледяными на ощупь. Добегался. Вот чуяла же моя… мое сердце, надо было его искать! Хотя как бы я его нашла, если он аж до соседних владений добрался, прежде чем уснуть!

Марья ахнула.

— Сейчас водочки принесу, разотрем его…

— Никакой водки! Неси все теплые одеяла, какие есть, рукавицы, платки-носки… в общем, все, что найдешь.

При отморожениях ткани гибнут не столько от холода, сколько от нарушения кровотока. Сосуды спазмируются, и, если отогреть обмороженный участок снаружи до того, как они вернутся в нормальное состояние, клетки погибнут от недостатка кислорода. Любые растирания, любые согревания снаружи только ухудшают дело.

Вот самого конюха нужно будет греть, но это уже другой разговор.

Марья — вот чудо! — не стала спорить. Шмыгнула в дом.

— И ветоши мягкой! — крикнула я ей вслед. Начала снимать с конюха тулуп.

— Что вы делаете? — спросил Виктор, о котором я почти забыла.

— Надо его раздеть и осмотреть.

— Раздеть? Осмотреть? Мужчину?

Он идиот?

— Это не мужчина, это… — Я в последний момент проглотила слово «пациент». — Пострадавший. А вы собирались ехать за доктором.

За тулупом последовал льняной… кафтан, наверное. Штаны сухие, хорошо, хотя ничего не гарантирует, мог и в сухих все себе приморозить, если неудачно лежал.

— А как же девичья стыдливость?

— Девичья? Я вроде как замужем успела побывать! Чего нового я увижу?

— Это же вы собрались его «осматривать»! Что вы намерены увидеть?

— Участки обморожений! — рявкнула я, вытряхивая конюха из рубахи. — Или заткнитесь и помогайте, или убирайтесь! У меня нет времени на супружеские сцены!

За рубахой последовали штаны. Я сунула в руки ошеломленному Виктору ворох одежды.

— Выкиньте это на лавку во дворе, пусть проветрится.

Виктор вылетел за дверь. Застучали копыта. Надеюсь, он все же за доктором помчался, а не изображать оскорбленное достоинство. Впрочем, мне было не до того — осматривала пациента, оценивая площадь обморожений. Штаны можно было не снимать, повезло мужику. Или не повезло, не факт, что руки и ноги удастся сохранить.

В людскую ввалилась Марья. Поняв, что много одной рукой не унести, она навесила платки и одеяла себе на плечи, превратившись в копну. Платков в доме оказалось море — и вязаных, и тканых, новых и уже поношенных.

— Да что ж ты делаешь, касаточка, стыд-то…

— Хоть ты не начинай! — перебила ее я. Выхватив лоскут ветоши, начала сооружать что-то вроде портянок. — Помогай давай. Все, что белое и синее, а не нормального цвета, нужно заизолир… тьфу ты, утеплить. Сначала ветошь, мягкую, а потом платками, чем толще, тем лучше.

Обмотав конечности, я и самого конюха закутала в одеяло.

— Пригляди за ним, а я грелку принесу, — велела я.

— Да чего за ним приглядывать, лежит себе и лежит. Чего еще сделать надо?

11.2

— Приготовь все для чая и мед достань, — велела я. — Как в себя придет, отпаивать будем.