Хозяйка заброшенного поместья

Выздоравливал он куда быстрее, чем я ожидала, но если какая магия и была к этому причастна, все же заживить бесследно в один миг не могла. Как и положено, отмороженная кожа слезла, оставив кровоточащие от малейшего прикосновения язвы. Влажно-высыхающие повязки сменились мазевыми, раны заживали, однако пока заставлять Петра хоть что-то делать такими руками или ходить на таких ногах было нельзя. Я боялась, что, изнывая от скуки, он снова запьет, но он и не заикался. Попросил только разрешения вставать да бывать на кухне, «чтоб хоть с какой живой душой поговорить». Марья не возражала, время от времени просила его что-нибудь подать или поставить ухватом горшок в печь. Плечо ее уже не давало о себе знать, но я не спешила разрешать ей работать в полную силу — пусть восстановится как следует. Мы с Дуней молодые, здоровые, если что, и воду натаскаем, и тесто замесим.

Все же я строго-настрого запретила всем домочадцам упоминать при Петре спиртное и тем более предлагать — хоть «для сугреву», хоть по каким другим поводам. Не бывает бывших алкоголиков, бывают алкоголики «в завязке», и мне вовсе не хотелось провоцировать парня, который всерьез намеревался взяться за ум.

Чан, где выстаивалась брага из перемерзшей картошки, я поставила в одной из «господских» комнат, куда кучеру не было хода. Картофельный самогон на вкус — редкостная гадость, но я затеяла его не в кулинарных, а в технических целях. Мне по-прежнему нужен был хоть какой-то антисептик. Нужно было чем-то обработать ящики для рассады — бабушка моя мыла их горячей водой с содой, но и соды здесь, как выяснилось, не знали. То есть, возможно, и знали какие-то ученые мужи, но не провинциальные помещики. Нужно было готовить лекарственные настойки — да хоть той же сирени. Или, скажем, спиртовую вытяжку из хвои для профилактики парши и гнили, хотя хвою в теории можно и просто на воде настоять. Варенье, что было в погребе, переводить на самогон оказалось жалко: хоть оно и выглядело переваренным до невозможности, но вкуса не потеряло. Из части я поставила вино, которое тоже бродило сейчас в господских комнатах, подальше от носа Петра. Остальное отлично пошло в начинку для пирогов. Так что обнаружить за погребом два мешка промерзшей за зиму картошки — Марья только заохала, костеря на чем свет «помощничков» и собственный недогляд, — было очень кстати.

Я перебрала припасенные Настенькиной матерью семена — запасливая она была — и замочила часть, чтобы проверить всхожесть. Хоть они и хранились в погребе, все же не вечны. Капуста, морковь и укроп почти не взошли, не пророс и «семенной», отложенный маменькой горох — правда, прекрасно дал ростки тот, из которого Марья варила кашу. Свекла, редиска и перец оказались чуть лучше. Зато огурцы, помидоры и тыква порадовали, а еще хорошо показали себя арбузы и дыни. Надо будет попробовать посадить их в теплицу — но хватит ли света?

Большие окна на солнечной стороне теплицы исправно пропускали солнце и прогревали ее — но все же не так хорошо, как в полностью стеклянных. С другой стороны, деревянные стены лучше хранили тепло ночью. Я планировала засеять в теплицу календулу и горчицу — потом перекопаю, и растения станут натуральным удобрением. К тому же календула хоть немного землю обеззаразит: кто знает, что там за пять лет без пригляда развелось и как до того за землей ухаживали. Но пока до этого руки не дошли.

Я раскидывала снег под яблонями, чтобы не прела кора, когда меня окликнула Дуня. Она сегодня работала во дворе: как раз пришла пора в очередной раз почистить хлев и сменить подстилку в курятнике — разумеется, в «спецодежде», как вслед за мной домочадцы начали называть ее старую одежду, рукавицы и надевавшийся через голову передник, что я велела ей сшить, прикрывать тулупчик на такой случай.

— Настасья Пална, там мужики какие-то. Спрашивают, нет ли работы.

28.2

Чужие к нам не заходили. Пару раз Марья просила разрешения напоить чаем брата, возвращавшегося из леса с дровами, причем часть дров остались у нас под навесом. К Дуне часто прибегали сестры. Сперва одна, и я сама предложила ее накормить. День тогда выдался неожиданно холодный для весны, а на девочке даже тулупчика не было, только несколько кофт да платок, крест-накрест обвязывающий грудь. Оказывается, на всю семью носили всего два тулупа: один у матери как у старшей, второй у Дуни, которая сейчас зарабатывала. Впрочем, на детей их вовсе не шили: растут быстро, не напасешься.