Хозяйка жизни, или Вендетта по-русски

Сейчас Коваль бывало стыдно. Но тогда она убить была готова своевольного любовника. Марина отказывалась выходить из дома, отказывалась спускаться в столовую, с Егоркой общалась только в своей спальне, лежа в постели. Мальчик забирался к ней с книжкой или альбомом и фломастерами, они читали, рисовали или писали буквы, которые до этого показал Егору Женька. Только сын заставлял Марину мириться с пребыванием в этой стране, только его доверчивые глазенки, настороженно глядящие в лицо матери. И именно Егор впервые заставил ее выйти на улицу. Это произошло через пять месяцев после переезда. Все это время упрямая Коваль провела в доме, позволяя себе лишь краткосрочные экскурсии на балкон. Она заставляла себя ходить по комнате, сначала опираясь на стулья и стены, затем уже самостоятельно. По ночам, когда все засыпали, спускалась и поднималась по лестнице. Тренировки принесли свои плоды – Марина вновь стала ходить и научилась владеть своим телом, почти восстановилась после операции и последующего длительного лежания в постели.

Егору исполнилось три года, он уже довольно хорошо говорил по-русски и пытался произносить что-то по-английски. И в день своего рождения он попросил Марину пойти гулять, причем на двух языках, и отказать ему не смогла даже такая законченная эгоистка, как она.

Коваль впервые нанесла макияж, вставила зеленые линзы, извлекла из огромного шкафа длинное черное пальто и кашемировую шаль, черные джинсы и водолазку, которые просто обожала, высокие замшевые сапоги. Когда она появилась на первом этаже, сидевший в гостиной Хохол тихо ахнул – перед ним стояла прежняя Марина, немного бледноватая после месяцев затворничества, но все такая же красивая.

– Котенок, куда собралась? – спросил он, выйдя в прихожую и обнаружив полностью одетого Егора. – И не одна, смотрю.

– Гулять, – процедила она, застегивая ботинки мальчика.

– А меня не позовешь?

– Хочешь – собирайся.

Обрадованный Женька метнулся наверх, натянул первые попавшиеся под руку джинсы и свитер, схватил куртку и перчатки и опрометью вернулся обратно:

– Все, я готов, поехали. Куда ты хочешь, котенок?

– Мне все равно, куда скажет Егор, туда и поедем.

– Парк, парк! – завопил Егорка, подпрыгивая на одной ноге.

– Откуда он знает про парк? – спросила Марина, выходя из дома, и Хохол улыбнулся:

– Это ты у нас как Диоген в бочке, а мы с Егоркой уже весь город обошли. Тут, правда, обходить-то нечего. В порту были, на корабли смотрели, да, сынок? – обратился он к идущему между ними Егорке, и тот радостно закивал головенкой. – Машину я купил, пока Валерка здесь был, я ж по-английски-то тупой совсем, так он помог. «Геленваген» взяли, «гнилая вишня» цвет называется, представь? Сейчас посмотришь…

Женька говорил и говорил, словно компенсировал себе пять месяцев одиночества, пять месяцев без нее. Марине вдруг стало нестерпимо жалко его, она представила, как он прожил это время совсем один, если не считать Егора, в чужой стране, без знания языка, с висящей на руках больной женщиной и ее выкрутасами. Она остановилась и взяла Хохла за руку, развернула к себе лицом и, глядя в глаза, произнесла:

– Прости меня, если можешь…

Он растерянно заморгал пушистыми ресницами:

– За что?

– За все, Женька, за все… – Она встала на цыпочки и поцеловала его в губы, оставив на них красный отпечаток.

– Мама, мама, меня, меня тоже! – запрыгал Егорка, хватаясь ручками за ее пальто.

– И тебя, разумеется! – засмеялась Марина, подхватывая его на руки и сгибаясь от неожиданной тяжести маленького тельца.

– С ума сошла! – испугался Хохол, выхватывая у нее сына. – Тебе нельзя, Валерка сказал не поднимать тяжестей!

– Все, не буду. – Это был первый случай, когда Коваль поняла, что не ослушается запрета врача. – Ну, показывайте тачку, мужики!

Хохол вывел из гаража огромный бронированный «мерс» странного цвета – и не вишневый, и не розовый.

– Говорят, сейчас самый модный цвет. – Хохол вышел и пнул ногой переднее колесо. – Садитесь, поедем кататься.

Они катались почти до вечера, успели погулять в парке, завернуть в салон красоты, где Марина сделала короткую стрижку и маникюр, бродили возле огромного католического собора в самом центре, рассматривая скульптурки, украшавшие его. Потом долго сидели в небольшом ресторанчике, как нормальная семья в субботний вечер. Хохол не сводил влюбленных глаз с Марининого лица, новая прическа очень ей шла, делала моложе. Марина тоже чувствовала, как внутри что-то теплеет, просятся наружу забытые эмоции, ощущения.

– Женя… поедем домой…

– Ш-ш, любимая, я ведь Джек теперь…

Она растерялась:

– Да? А я? Кто я?

– А ты Мэриэнн Мюррей, вдова Грегори Мюррея, мать его сына Грега. А что ты думала? – усмехнулся он. – Отец твой каким-то макаром ухитрился такие документы выправить. А я твой бойфренд Джек Силва.

– А почему Джек?

– Ну Жека – Джек – какая на фиг разница? Может, поедем домой, ты не устала? – Он внимательно посмотрел ей в глаза, и Марина поняла, о чем он думает.

– Да, родной, поедем.