– Не отросла, – вздохнул телохранитель, демонстрируя черную перчатку. – Но ты не переживай, я и с одной рукой тебя в обиду не дам.
– Я, дядь Гена, теперь и сам большой. Мне папа сказал – маму защищать и беречь, – гордо объявил мальчик, вызвав улыбки у всех в комнате. – Только вот папы нет теперь, его полиция арестовала…
– Милиция, Егор, – машинально поправила Марина.
– Ну, пусть так. Но все равно – так нельзя, папа никого не обижал, наоборот…
– Все, хватит! – обрезала Коваль таким тоном, что Ветка вздрогнула от неожиданности. – Слезай с Гены и иди в комнату.
Мальчик, удивленный такой резкой переменой в настроении матери, обиженно засопел носом, но послушно выполнил все ее требования.
– Зачем ты так? – укоризненно проговорила Ветка, когда Егор скрылся на втором этаже. – Это ведь ребенок, а ты с него требуешь, как со взрослого.
– Не лезь! – отрубила Марина, хватая пачку сигарет и жестом показывая Гене, чтобы следовал за ней.
– Истеричка самовлюбленная! – пробормотала Виола, и в ответ из коридора донеслось:
– Я все слышала!
– Что-то Марина Викторовна нервная стала, – заметил Бармалей, подавая Ветке, севшей в кресло, пепельницу и сигару.
– Да ну ее! – с досадой отмахнулась хозяйка. – Совсем с катушек съехала со своим Хохлом! Слово о нем не скажи, даже ребенку не позволяет! Я все понимаю – любовь, привязанность, благодарность! Но нельзя же так реагировать!
Бармалей промолчал – его мало беспокоили все эти перипетии.
И вот спустя неделю, когда все вроде улеглось, Марина валялась в шезлонге, наблюдая за детьми из-под сдвинутых на лоб черных очков. Гена придерживал матрас, чтобы не перевернулся, а мальчики, наоборот, раскачивали его и визжали от восторга.
– Мамуля, к нам иди! – позвал Егорка, вытирая мокрое лицо ладошкой. – Смотри, какой у нас корабль! А дядя Гена как будто пират!
– А я кто буду? – улыбнулась Коваль, садясь и развязывая черное шифоновое парео, обернутое вокруг бедер.
– А ты…
– А ты будешь русалка! – перебил Алеша, прыгая на матрасе на коленях.
– Русалка, русалка! – подхватил Егорка, повторяя за приятелем его маневры.
– Тихо, капитаны! – уворачиваясь от брызг и придерживая матрас, приказал Гена. – Перевернете свой эсминец, я вас выловить не успею.
– А я плаваю! – заявил Егорка, который на самом деле, неплохо плавал, и с размаху бултыхнулся в воду.
– Егор! – крикнула Марина, но мальчик уже вынырнул и поплыл, шустро двигая руками и ногами. – Прекрати!
– Да я ж рядом, Марина Викторовна! – сказал Гена, перемещаясь ближе к плавающему Егорке.
Коваль только покачала головой, бросила очки на столик и встала. Потянувшись, она прыгнула в бассейн и поплыла под водой навстречу сыну, вынырнула у него за спиной и обхватила поперек тельца:
– Попался?
– Ну, ма-ам! – заорал Егор, шлепая по воде руками и ногами. – Пустииии!
– Не пущу!
К бассейну приближалась Виола в длинном цветастом одеянии, скорее напоминавшем халат, чем что-то другое. В руках она держала поднос, на котором возвышался большой кувшин с апельсиновым соком и стаканы. Опустив поднос на столик, Ветка сбросила свою накидку, оставшись в пестром купальнике, и присоединилась к резвящимся в воде детям и подруге с охранником.
– Весело тут у вас, – проговорила она, окунаясь и забирая у Гены Алешу. – Ты как, сынуля?
– Хорошо, – мальчик прижался к ней и обнял за шею. – Только Егор умеет плавать, а я нет.
– И ты научишься, вот только ручки и ножки у тебя чуть-чуть посильнее станут.
Марина наблюдала за их разговором с улыбкой. Если бы раньше, лет десять назад, кто-то сказал ей, что они с подругой, такие странные и непохожие на остальных женщин, начисто, как им казалось, лишенные материнского инстинкта, будут вот так стоять в бассейне, прижимая к себе сыновей, Коваль только пальцем у виска покрутила бы. Но жизнь непредсказуема, и наперед сказать, как что будет, просто невозможно. И даже Ветка с ее даром предвидения не могла этого угадать. Опять неприятно и больно кольнула мысль о погибшем муже, о том, что не дожил, не увидел, не узнал. Марина часто заморгала, смахивая непрошеные слезы, чтобы чуткий Егорка не начал приставать с расспросами.
– Ну, ты еще будешь плавать или со мной греться пойдешь? – спросила она сына, чмокнув его в мокрую макушку.
– Я не замерз, ты иди.