Хозяйки судьбы, или Спутанные Богом карты

– Думаю, что нет, – загадочно усмехнулся артист.

Потихоньку начала она опасливо разбирать бумаги, ей казалось, что делает она что-то неприличное. Но быстро, правда, в Сонином любимом баре она нашла тоненькую прозрачную папочку. Раскрыла – и удивлению ее не было предела.

Единственное ценное украшение – небольшие сережки с сапфиром и жемчугом завещались Марусе, опаловая брошь с травмированной бриллиантовой бабочкой – Жене. Но главное, главное – квартира и все (Господи!) ее содержимое было завещано ей, Жене, и еще какому-то Хвостову Анатолию Илларионовичу, 1925 года рождения. Что все это значило? Не артисту, любимому и единственному племяннику, а какому-то мифическому Хвостову. Да и кто он, внебрачный сын? Аси? Соня как-то уж совсем была молода для матери.

Мучаясь и прося извинения, опять позвонила артисту, он не удивился, что в завещании не указан, небрежно отмахнулся, видимо, торопился, а на вопрос о Хвостове что-то долго и мучительно вспоминал. И вспомнил, что была в семье такая фамилия, да-да, по мужу у какой-то рано умершей сестры по матери или племянницы. Он сказал, что поищет телефон этого самого Хвостова, но надолго исчез. И Женя решила искать Хвостова сама, через Мосгорсправку.

Адрес дали быстро, помогло редкое отчество «Илларионович». И жил этот Хвостов недалеко – в Теплом Стане. Поехала к нему утром, когда Маруся была в школе, без особой надежды его застать в это время дома. Но дверь ей открыли, оказался сам хозяин. Долго и путано Женя объясняла, кто она и по какому поводу пришла.

Хвостов, пожилой коренастый дядька, в несвежей майке и очках с бифокальными стеклами, угрюмо слушал ее, по-бычьи наклонив вперед крупную голову. Без удовольствия пригласил Женю войти в квартиру. На кухне Женя выложила на стол папочку с завещанием. Пока Хвостов долго искал очки для чтения, опять закуривал, внимательно разглядывая бумаги, Женя оглядывала запущенное и явно холостяцкое жилье и все строила догадки по поводу этой странной ситуации. Хвостов, со спущенными на носу очками, грозно уставился на Женю и резко, даже угрожающе спросил:

– Объявились, значит, прелестницы? Женя вздрогнула и испуганно посмотрела на него:

– Это вы, простите, о ком? Хвостов опять долго посмотрел на нее, видимо, раздумывая, стоит ли вообще начинать с этой незнакомой молодой женщиной свой тяжкий разговор, но все же решился, еще раз уточнив, действительно ли она ничего не знает об «этой истории». Женя клялась и отрицательно мотала головой. И Хвостов начал свой рассказ. Его мать, Вера, была сестрам родной теткой, сестрой их матери. Хвостов замолчал и долго кряхтел, доставая с антресоли старый пакет с фотографиями. Потом сунул Жене под нос размытое временем желтоватое фото – фото своей матери. Даже на этом смазанном снимке было видно, что Вера – красавица. С легкими, светлыми волосами, вздернутым носом и широко расставленными, распахнутыми светлыми глазами.

– Красавица! – искренне сказала Женя.

– Да, только убогая.

– Как это? – испугалась Женя.

– Ходила, как утка, хромая была. Но сосватали, и вышла замуж. Как казалось тогда, удачно. Илларион Хвостов был уже набирающим силу адвокатом. Был высок, хорош собой, образован, но страшно беден. А мать была из зажиточной семьи. Впрочем, все они там были не бедны, – раздраженно заметил Хвостов. – И его купили. За матерью дали хорошее приданое – цацки, шубы, мебель. И роскошь по тем временам – две отдельные комнаты. Тогда ведь все с родителями жались. Мой дед был гравером. Хвостов женился, но мать не полюбил и даже не жалел, относился брезгливо – инвалид. Изменять ей начал практически с первого дня, но самая гадость случилась потом. На дачу в Болшево, я тогда был грудной, мать взяла с собой племянниц – четырнадцатилетнюю Асю и десятилетнюю Соню. Ей – помощь, и девки на воздухе.

Они тетешкались со мной маленьким, но, кроме этого, старшая, Ася, тетешкалась еще и с моим отцом. Регулярно, пока мать варила обеды на всех, стирала опять же на всех, укладывала спать меня. Они умудрялись все это проделывать просто у нее под носом без всякого стеснения и особой конспирации. И конечно, она их застукала. Отца ни в чем не винила, любила его до беспамятства, а обвинила во всем развратного и наглого подростка – свою племянницу. И с позором изгнала ее из дома. Младшую, Соню, в доме оставив. Скандал в семействе был грандиозный: кто-то обвинял пакостницу Аську, кто-то (а их было больше) взрослого и опытного Хвостова, но в душе все почти единогласно оправдывали его, понимая, что женился он на деньгах и жену взял убогую и все должны об этом (особенно больная Вера) помнить.

Родители услали Аську в Ригу, к старой и строгой тетке Полине, уж она-то не спустит. Благополучно спустила. Прозевала все и она. За ее широкой спиной продолжались и его приезды в Ригу, и криминальный Аськин аборт, от которого она чуть не померла. Все это было вплоть до его посадки в 39-м. Тогда все закончилось, и ее вернули в Москву. Это действие первое, – с пафосом объявил Хвостов и, следя за Жениной реакцией, спросил: – Ну, как историйка?