Хозяин

Лина задыхалась, корчась на полу после побоев. Но хозяину показалось это недостаточным, он вошел в раж, а прилив адреналина притупил боль в животе, из которого струилась темная кровь. Он стянул с неё шорты с трусиками и изнасиловал в задний проход. Нужно было причинить как можно больше боли. Лина не выдержала мук и потеряла сознание. В таком состоянии хозяин и ее оставил.

К тому моменту, когда он доверил ей инструменты, для обработки лозы для корзинок, у нее не осталось воли к сопротивлению. Она ни разу не попыталась воспользоваться ими не по назначению.

За каждый проступок Лину ждало наказание. С течением времени у нее выработался условный рефлекс не делать того, за что придется отвечать. Она была запрограммирована на послушание. Сначала алгоритмы давали сбои. И хозяин настойчиво исправлял их побоями, насилием и лишением пищи. Но в итоге он добился своего – Лина стала покладистой. И даже если грозный хозяин обращался с ней как с собакой, она ластилась к нему, как кошка.

Казалось, у нее не было иного выхода. И Лина выбрала путь наименьшего сопротивления, когда не осталось сомнений, что это самое сопротивление бесполезно. Но она не принимала никаких осознанных решений. Все произошло само собой, и стойкость лопнула, как виноградина, зажатая меж двух заскорузлых пальцев. Теперь вопреки всем поступкам хозяина, должным вызывать гнев и ненависть, у Лины появилась к нему болезненная привязанность – которую она считала любовью. Будучи на свободе, Лина много раз слышала о стокгольмском синдроме, но всегда считала его не более чем мифом. Мифом, не имевшим никаких логических объяснений и фактических доказательств. Ведь надо быть полным идиотом, чтобы проникнуться к своему обидчику. Так она считала раньше. А теперь была готова стать идиоткой, лишь бы выжить.

Делать было нечего. Вязать больше не хотелось, Лина выполнила все задания хозяина. В комнате – чистота, как и в голове, свободной от мыслей. Она разделась и легла в кровать. Надеялась забытья сном, хотя спать не хотелось. Она смотрела на старую стену с засаленными обоями, не менявшимися с ее самого появления в этом богом забытом месте. Лина давно привыкла спать при свете – выключателя в комнате не было. Лишь несколько раз за все девять лет, благодаря редким перебоям электричества, она оставалась в кромешной тьме. И темнота эта безумно пугала. Только вид привычных вещей успокаивал Лину. И лицо хозяина, одновременно внушавшее благоговейный ужас.

Из полудремы ее вырвал скрип открывающейся двери, и Лина тут же уселась на кровати, готовая к любой команде хозяина.

– Ты соскучилась по мне, моя девочка? – улыбнулся тот, закрывая дверь.

Лина закивала и чуть слышно произнесла:

– Да… очень…

Ее лицо озарило неподдельное счастье, а глаза засветились любовью. Первое время долгие разлуки с хозяином лишь возвращали ей разум и понимание того, куда она попала. Лина почти физически могла ощущать, как чувство любви уходит, как наваждение покидает ее тело и душу. И каждый раз при возвращении хозяина ей приходилось привыкать вновь, снова проходить через круги ада, страх и отвращение лишь для того, чтобы опять в него «влюбиться». Когда же пришло осознание, что это замкнутый круг, разлуки стали только усиливать чувства, потому что их потеря перестала приносить облегчение. Она только приумножала муки в и без того нелегкой жизни. Лина приспособилась. Приспособилась к этим нечеловеческим условиям с помощью чувства, которое многие называют болезнью. И в некоторых случаях ничем иным его называть не приходится.

– Я тоже соскучился, – нежно поцеловал ее хозяин.

Сегодня он был в хорошем настроении, и это сулило прекрасное время в его обществе. В такие моменты Лину уже ничто не беспокоило, и она вилась вокруг него, внимала каждому слову и прикосновению. Он уже давно понял, что Лина стала безобидной, и перестал быть начеку. Не опасался очередной спицы, всаженной в живот, когда он меньше всего того ожидает. Но, несмотря на это, хозяин продолжал запирать ее. Сам верил, что в этом давно нет необходимости, но так было спокойнее. Им обоим. Ему – потому что он понимал, что Лина может захотеть видеть его раньше, чем он сам того пожелает. Ей – потому что гораздо проще с чем-то мириться, когда нет иной альтернативы. Она уже не знала другой жизни и знать не хотела. И скорее боялась, что та ей понравится, нежели иначе. У нее была ее каморка, рукоделие и хозяин. Что еще нужно для счастья?

Он тоже не знал, что еще могло быть нужным женщине, поэтому не считал необходимым давать больше того, что уже предоставил.