Хозяин-барин (СИ)

Кровь тотчас ударила в голову, грудь стиснуло словно железным обручем, под лопаткой закололо, ноги сделались ватными, и он понял, что не устоит, грохнется мордой о бетон, именно мордой, потому что каких-то двадцать секунд назад едва не ответил Хирургу согласием. В том, что Хирург существовал на самом деле, он ни капельки не сомневался. Но нет, устоял, мокрый, разбитый, дрожащий от напряжения и какой-то внутренней беззащитности. И Хирург, и все эти твари были рядом, и никакая физическая оболочка, никакой скафандр не смогли бы защитить от них. Перед Хирургом была его сущность, его голое «я», и это «я», оказавшись вновь в теле Вадима, трепетало, как овечий хвостик, потому что знало: от Хирурга не скрыться. И нечего себя крыть последними словами за трусость. А вот что организм в изнеможении, в этом виновата болезнь с красивым названием лучевая. Три недели — и алее капут. Хорошо, когда этого не знаешь, топ, а сдаешься постепенно, уступаешь этап за этапом, а когда знаешь, то руки опускаются и уже нет ни малейшего желания бороться.

Мысли путались, скакали, менялись с жуткой быстротой, никогда еще Вадим не чувствовал себя таким раздерганным. То он себя ругал, то напротив — оправдывал. Порой возникало ощущение, что внутри у него затаились потусторонние твари и по очереди дергают за веревочки. Одна тварь держит он думает так, вторая — этак, третья — совсем по-другому, а где-то между тварями мечется дрожащее от страха «я» и пытается отобрать веревочки.

Хмурый вдруг резко хлопнул Вадима по плечу, и круговерть в его бедной голове прекратилась. Оказывается, Хмурый что-то говорил, и молчание Вадима, сопровождаемое жуткими гримасами, сильно насторожило его.

Он так и сказал:

— Вы, Петров, строили такие рожи, что я, честно говоря, испугался за вас. Может, ушибли голову? Вы говорите, не стесняйтесь.

После чего взял Вадима под локоток и бережно повел к БТРу.

Никаких тварей вокруг не было, и Вадим с надеждой подумал, что, может, все это привиделось, пока он был без сознания, все эти козлоподобные монстры. Хирург, каменный червь, а главное, этот страшный, как смертный приговор, срок — три недели. Об этом в диспансере и разговора не было, чтобы три недели, напротив, речь шла о временной изоляции на период следствия, об интенсивной терапии и последующем переходе на обычный режим в специализированной больнице. Упадок сил — временное явление, товарищ, организм борется. Кажется, так говорил бородатенький щупленький доктор, пробиваясь к сознанию Вадима сквозь липкую сонную одурь.

— Товарищ подполковник, вы видели? — спросил Вадим неожиданно для себя.

— Что именно? — холодно осведомился Хмурый.

— Ну, всех этих, — сказал Вадим. — Их тут было полным-полно.

— После, Петров, после, — отрывисто произнес Хмурый, будто шикнул: молчи, мол, не болтай лишнего.

— Я видел. Из люка, — раздался в наушниках голос Завехрищева. — Точно так же, как тогда, — сначала заискрило, потом появились эти. Теперь отсюда нипочем не выбраться. Хана нам, ребята.

— Молчать! — рявкнул Верблюд.

Завехрищев притих, слышно было лишь, как сипло, с натугой он дышит. Три недели, три недели. Но вот наконец они подошли к БТРу.

* * *

Первым насторожился Верблюд.

— Что-то больно долго едем, — сказал он и посмотрел на часы. — Тебе не кажется, Акимов?

— Так точно, кажется, — ответил водитель. — Кружим и кружим, хотя с бетонки не съезжали.

— А я что говорил? — мрачно заметил Завехрищев. — Мы тут все облазили. Через канализацию хотели просочиться — ан шиш. Если бы не Вадик с этим мужичком… Козлы мы последние, что сюда приперлись.

— Заткнулся бы ты, Завехрищев, а? — попросил Верблюд, — Нудит тут, нудит.

— Я вам не хамил, — сказал Завехрищев с плохо скрытой угрозой. — И вам не подчиняюсь.

«Вляпались, — подумал Вадим равнодушно. — Раньше был Хозяин, теперь Хирург. Этот уже так просто не отпустит, этот человеком никогда не был. А кислороду, между прочим, на три часа, и час уже точно прошел. Покрутимся, попетляем, потом поневоле придется этой дрянью дышать. Нам-то с Завехрищевым все едино, мы уже нахватались своего, а что делать Верблюду? Ведь эта сволочь житья не даст, когда поймет, что облучается сверх меры. Из начальников попадет в кандидаты на тот свет, как и мы с Завехрищевым, да разве ж он это переживет? Хмурого жалко. Как ни странно. Завехрищева жалко, бугаев этих. И ведь никакого выхода. Никакого. Разве что на карачках приползти к Хирургу. Мол, согласен. Терять-то нечего, все равно же уроют, все равно маме пойдет похоронка. Черт, обидно».

Ему стало вдруг донельзя жалко себя. Как-то уж все это очень быстро произошло, не успел морально подготовиться, хлюпик. Еще десять дней назад впереди была не больно-то в принципе веселая, но все равно целая жизнь. Обязательно институт, непременно семья, сын. А чем мы хуже других? ан нет, оказалось, что хуже. Где-то там в небесах на его будущем был поставлен жирный крест, и теперь жалей себя, не жалей, уже ничего не изменишь.

«Кому-то, убив меня, ты поможешь прямо сейчас, кому-то потом, когда овладеешь Знанием».