Хозяин берега

Я вышел на перекрестке, неподалеку от прокуратуры, перешагнул тяжелую чугунную цепь, отделявшую проезжую часть от тротуара. Кто-то поздоровался со мной, я рассеянно кивнул. Набрал номер судебно-медицинской экспертизы и услышал голос Анны.

— Мурадрва… Я помолчал.

— Алло! — сказала Анна. — Вас не слышно…

Она хотела повесить трубку, но вдруг замолчала. Была хорошая слышимость — очень близко я ощутил ее глубокое, сдерживаемое дыхание. Так же, видимо, внимала она моему. Вдруг снова прозвучал ее голос.

— Позвоните мне вечером. А лучше — просто приезжайте. Адрес есть в вашем справочнике…

Еще в коридоре услышал из приемной громкий голос Цаххана Алиева.

Начал ьникрыбинспекции возмущенно рассказывал моему помощнику и Гезель:

— …Сидят передо мной в автобусе в обнимку и целуются… Бала флегматично задал вопрос:

— Ну и что такого?

— Как „что такого“? — возмутился начальник рыбинспекции. — Неприлично это. Порядочная девушка не даст себя целовать в автобусе.

Гезель, поглаживая свой большой живот и тихо усмехаясь, заметила:

— У вас, Цаххан Магомедович, не очень современные взгляды. Кому они мешают, если целуются в автобусе?

— Как „кому мешают“? Женщина, подумай, что ты говоришь? Это ж до чего угодно они так могут дойти. Ну хорошо еще, если бы был легкий братский поцелуй — ладно, пускай. А взасос? Это мыслимо ли раньше было?

Бала со смехом заметил:

— А откуда вы знаете, как раньше-то было?

Алиев не успел ответить, потому что заметил меня в дверях, махнул на своих оппонентов рукой и сказал мне сочувствующе:

— Ох, тяжело вам будет, Игорь Николаевич, с таким штатом работать… Люди уже в автобусах целуются — а им „ну и что!“.

Может, целомудрие Цаххана особенно оскорблялось тем, что молодые люди целовались не в обычном рейсовом автобусе, а в бывшем похоронном?

— Вам звонили… — доложила Гезель. — Жена. Потом из обкома. Еще прокурор бассейна. Он уже второй раз звонит. Я сказала, что вы скоро будете.

Я пожалел, что звонок из обкома меня не застал. Там не любили, когда нужного человека не оказывалось на месте. И никогда не звонили зря. Прокурору бассейна я еще мог что-то объяснить, как, впрочем, и жене.

— Есть чай. — Гезель включила свет, было уже сумрачно. Я внимательно посмотрел на нее. Под моим взглядом Гезель не прошла, скорее, проплыла к двери, обтекаемая, невесомая в ватной полноте кокона. Было ясно, что очень скоро я лишусь одного из самых надежных своих помощников. — Прокурор бассейна в принципе одобрил закрытие установки…

— Точно, — Бала кивнул.

Внизу послышался шум машины. Мы вышли на балкон. Приехал начальник милиции. Потому, как он поднял глаза на окна, я понял, что он зайдет в прокуратуру.

Так и было.

В коридоре послышались шаги.

— Это Эдуард Гусейнович, — предупредил Бала.

Он удивительно робел перед ним. Для меня же Эдик Агаев по-прежнему оставался одним из парней моего детства. Эдик куда-то собирался — на нем был новый, с иголочки, костюм из какой-то блестящей, не виданной мною доселе ткани.

— Сувалдин не проявил достаточной распорядительности. В сажевый комбинат полез, а у себя под носом не заметил…

— В конфликте с Кудреватых Агаев безоговорочно поддержал местное начальство.

— Кто мог это сделать?

— Трудно сказать. Мог и кто-то из работавших раньше в заповеднике. Как администратор Сувалдин — пустое место… Ему качкалдаки дороже людей. Чуть что — „уволить“! Я приказал проверить всех, кто был обижен директором. Таких там несколько.

Вслед за Агаевым в кабинете появился Бураков. Он был как-то особенно пузат и спокоен.

— Я позвонил на тот берег… — начал он. — Они допросят команду парома — может, кто-нибудь что-то знает. Обойдут каюты, трюм — мог остаться запах карбида или сам химикат.

— Он достал платок, тщательно продул нос. — Когда паром вернется, произведем повторный осмотр.

Бураков был, несомненно, профессионалом в своем деле, хотя я по-прежнему считал, что чиновничьи игры — не занятие для людей медвежьей породы. Они здоровеют от мешков с цементом, которые шутя снимают с машины и кладут на транспортер, а от невесомых, покрытых каракулями бумажных страниц у них повышается давление и барахлит сердце, которое они стайной тоской по прошлому именуют мотором. Я слышал отдышку, которую Бураков тщательно маскировал, и вспомнил, как однажды видел стопку книг, купленных Бураковым. Все были издания Академии наук в тяжелых дорогих переплетах — Светойий, Эразм Роттердамский, Платон… „Пойду на пенсию — буду читать…“ — пояснил заместитель Агаева, убирая литературу в сейф.

— Несколько человек я послал на пристань, — продолжал Бураков. — Там постоянно люди с того берега. Могли быть в курсе — видели что-то либо слышали. Я думаю — это дело несовершеннолетних. У них это вроде лабораторных занятий… Опыты!

Я не стал его разочаровывать: „Лабораторный опыт отличается тем, что за ним нужно наблюдать! А что увидишь за бортом парома! Ночью!..“

Милиция всегда преуменьшает степень преступления, пока не удается найти виновных, когда же преступники попадают ей в руки — важность и общественный резонанс сразу же на порядок возрастают.