Хозяин болота

— Есть один… гад! — Никита Иваныч сердито дернул головой. — Твоего кавалера приятель. Так в глаза и ляпнул!

— Колесов, — определила Ирина. — Больше некому… Пусть говорит. Без разговоров тут не обойдется….

— Во-во! — подхватил старик. — Тебе-то — пусть. Ты поживешь здесь два месяца и уедешь. В городе про эти разговоры не узнают. А нам с матерью в Алейке жить. И слушать! Ты подумала-нет?.. Вот, скажут, дочка-художница дает жару!.. В первую очередь нам позор! Оттого, дескать, и замуж ее не берут!

— Колесову рот не заткнешь, пусть болтает, — вздохнула Ирина. — Я еще с ним разберусь.

— Это как же… это почему?.. — вдруг растерялся старик. — Выходит, он правду болтает?!

— Не волнуйся, папа, — она погладила его руку — Я не маленькая, не девочка. Мне тридцать два, не забывай. Сама во всем разберусь. Хочешь, я тебе что-то покажу?

Ирина торопливо открыла этюдник и выставила перед отцом холст на подрамнике. В клочке синего, и отчего-то холодного неба с облаками летели журавли. Два взрослых черныша и два подлетыша с ломкими, неуверенными крыльями и болтающимися ногами. Один птенец падал, заваливаясь на бок и косо уходя к земле, но его подхватывал крылом отец и тянул, тянул вверх, в небо, сердито крича при этом. Другой же летел, потряхивая крыльями, и от радости, что у него получается, раскрывал широкий по-детски клюв.

Это еще был набросок — хаос как попало наляпанных мазков, непрорисованных линий, однако Никита Иваныч увидел все сразу. Увидел и не поверил.

— Не должны же летать! Они ж хлопунцы еще! А тут у тебя — летать учат! Им дай бог через месяц на крыло встать.

— Летают, — просто сказала Ирина. — Своими глазами видела.

— Вот чудо-то! — изумился старик. — Я думал — мне померещилось. Я тоже видел… Как же так? У них ведь перья в крыльях как следует не отросли? На чем они в воздухе-то держатся?

Никита Иваныч вынул кисет, закурил, не отрывая взгляда от картины.

— Летать хотят, поэтому и держатся, — проговорила Ирина.

— Ишь, как тебе нынче везет, — порадовался он за дочь. — То Хозяина увидала, то черныши при тебе хлопунцами полетели…

— Везет, — согласилась Ирина и убрала холст. — Все лето удачи преследуют. Куда я — туда и удача. Не отвяжешься.

— Ты будто не рада. Вон сколько хороших картин нарисовала! В город привезешь — все ахнут!

— Толку-то что, — усмехнулась дочь. — Это все — этюды, наброски. Грош им цена… Так вся жизнь и идет, наброски какие-то…

— Ничего, — бодрясь, успокоил старик. — Молодая еще, нарисуешь большую картину. Это у меня жизнь как попало прошла. Думал, на старости лет покой будет, да где там!.. Бумагу из Москвы прислали, а что с этой бумаги? Все как есть и осталось… А ты вот еще замуж выйдешь, ребятишек нарожаешь!.. Как человек для семейной жизни Кулешов-то, видно, неплохой будет. Работать умеет, не пьет…

— Ты что же, сватаешь меня? — улыбнулась Ирина. — Помнится, терпеть его не мог.

— Ну мало ли что… — отчего-то рассердился Никита Иваныч. — Терпеть не мог… И сейчас не могу, да куда денешься?.. Я же разрываюсь пополам между вами. Его ненавижу, а тебя жалко. Вот когда у самой дети будут, поймешь, как мне тяжело было… Я все думал, вы за благословленьем придете, а вы… Ладно, я все равно согласный. Живите…

— Не хочу, — глухо сказала Ирина.

— Как так — не хочу? — возмутился Никита Иваныч. — Это когда я даже согласился, а ты — не хочу?! Ты что такое выкомариваешь?!

— Папа, ты не кричи, ты послушай, — Ирина обняла отца. — Я объясню сейчас… Вот я живу одна, в своем болоте, у меня есть своя среда обитания, как у Хозяина. А придет он — и все это разрушится. Я не хочу. Не только Кулешова, а вообще никого. Думаешь, я замуж не могла выйти? Господи, чего бы доброго… У меня и одной все есть, я все могу сама. Зачем мне муж?

— Как это — зачем? — недоумевал Никита Иваныч и злился. — Так всегда люди жили. А как еще?… Даже вон птицы, и те парами живут! А люди?.. Что за выкрутасы такие? Ну, девки нынче! Раньше с малолетства только об этом и дума была, в шестнадцать лет выскакивали, а теперь что?… Я из-за этого Кулешова, можно сказать, себя растоптал — согласился. Что мне теперь думать?

— Я, папа, от Кулешова единственного хочу: родить, — тихо и уверенно произнесла Ирина. — И больше он мне на дух не нужен. Да, родить, обыкновенно, как все бабы рожают. Если бы могла без него, обошлась бы. Но тут бабе никуда не деться…

— Ошалела ты, Ирка?! Или надо мной измываешься? — подскочил Никита Иваныч. — Стыд-то у тебя есть-нету? Совесть где твоя перед народом? Или вы в городе с ума все посходили?

— Не шуми, папа, — попыталась угомонить она. — Тебя дома человек какой-то ждет. Приехал и ждет. Между прочим, из Москвы…

— Ничего себе, ндравы! — не слушая ее, возмущался Никита Иваныч. — Суразят надумали таскать! Безотцовщину плодить!.. Лучше уж живи вековухой, чем позор такой!

— Я не хочу вековухой! — отрезала дочь звенящим голосом. — В конце концов я женщина и должна рожать!

— Вон отсюда! — взревел Никита Иваныч. — Уезжай к чертовой матери, чтоб глаза мои не видали! И это — дочь называется?!