Хозяин болота: повести

Никита Иваныч вспомнил куртку Григорьева. Хорошая была куртка, скрипучая, из чистой кожи, видать. Когда еще вокруг болота на вездеходе ездили, старик все советовал снять ее — жара, да и по лесу разорвать недолго. Нет же, так и не снял. Никита Иваныч тогда подумал, что, видно, нравится очень куртка Григорьеву, видно, долго мечтал такую иметь, а заимел, так и в жару снимать неохота.

— Парнишка-то, с Григорьевым который был, чуть не стрелил кобеля. Ружье из машины вынул, да Пухов вступился. — Катерина вымыла руки, утерла их передником и подошла к старику. — Давай-ка в избу. Температуру мерять будем. Доктор сказал, три раза на дню мерять.

Никита Иваныч безропотно подчинился. Старуха сунула ему градусник под мышку и усадила на кровать.

— Как там на болоте-то? Что слыхать? — спросил старик.

— А ничего не слыхать, — ответила Катерина и недовольно шмыгнула носом. — Едва поднялся и сразу про болото. Мало лихорадку схлопотал? Еще желаешь?.. Где дочь наша, так небось не спросишь…

— Где она? — неохотно спросил старик.

— В городе она, — с готовностью и вызовом сказала старуха. — Где ж ей еще быть-то, коли родной отец из дому выгнал? В город уехала Ирина наша, — она всхлипнула. — В тот день прямо собралась и поехала… Тебя когда с болота проклятого чуть живого притянули, ее уж не было. Говорила ей, погоди, подождем отца. Нет! Характерная… Картинки свои собрала и айда… Как там одна-то теперь бьется — одному богу ведомо.

— Не реви, — сказал Никита Иваныч. — Кто ее заставлял одной-то быть?.. Сама. Сама и брюхо нагуляла — нас не спросила. Вот пускай теперь и бьется.

— Вам, мужикам, легко судить! — Катерина перестала всхлипывать и поджала губы. — Сураз, не сураз!.. Ребенок это будет, внук твой. Без мужика, с мужиком — все одно ребенок, дитя. Чего бабе делать, если вы все, непутевые, то по болотам шатаетесь, то по пустыням?

— Хорошо она тебя настрополила, — все так же дребезжаще проговорил старик, но без злобы, даже виновато. — Как по-писаному кроешь.

— Что же мне теперь, против своей дочери идти? — старуха сверкнула глазами. — По писаному… У меня вот где записано, — она стукнула себя в грудь. — Вот где… Тебе-то чего, ты про мелкую нашу бабью жизнь не думаешь. У тебя вон какие думы, великие все, что у министра какого. На сто лет вперед заглянуть хочешь, чтобы всякие животные остались да жили. Ты про болото думаешь и дальше него смотреть не желаешь. А мы-то — люди обыкновенные: сегодня живем, может, и завтра еще жить будем. Нам некогда по государственным делам печалиться, своих делов не переделать… Журавли-то твои что, они птицы: взяли да улетели. Теперь говорят, их еще и охранять будут, стеречь и холить. Вон сколько машин-то нагнали, ничего не жалеют. Дорогая птичка… Ты б, Никитушка, поглядел хорошенько, что у людей творится? Человека-то никто не возьмется так обхаживать. Все самому надо и улететь нельзя никуда, крыльев нету.

Никита Иваныч вынул из-за пазухи градусник: тридцать шесть и два. Ничего вроде не болит, не колет, не знобит. Лишь в ушах стукоток от толчков крови да слабость во всем теле.

— Ты сам подумай, Никита, — продолжала старуха. — Мы с тобой не вечные, помрем скоро. С кем Ирина останется? Сиротой? К кому пойдет?.. Кому поплачется? С кем последние дни жить будет?.. Ты подумай, ведь аникеевской-то родовы и на земле более не станет. Отживет Ирина — и кровь пропадет.

— Кто ей замуж мешал идти, как все люди? — не сдавался старик. — Все выбирала, поди, ковырялась. Этот не такой, того не хочу… Ей же простого мужика не надо, ей какого-нибудь с кандибобером подавай. Вот и нашла себе… Думаешь, мало по свету у него детей-то наделано?

Катерина замолчала, ссутулившись на лавке, и это смутило старика. Он закинул ноги на кровать и прикрылся одеялом. Были бы у него еще дети кроме Ирины, — может, и плюнул бы, и не переживал так. Говорят же — в семье не без урода… Но Ирина из троих осталась одна-разъединственная. Два мальчишки, довоенные еще, трех и четырех лет, умерли в одну весну от дифтерии. Уехал Никита на сплав, через месяц вернулся, а сыновей уж нет, будто и не жили…

— Ладно, — буркнул наконец старик, переводя разговор на другую тему. — Чего нынче делать-то будем? Сено покупать или корову продавать?

Старуха хмыкнула и, помолчав, сказала:

— Кусать-то зимой что будешь? Продавать… Твоим болотом много не накормишься, надежда плохая… Сено-то, слава богу, в стожках стоит…

— Сама, поди, косила? — жалобно-виновато спросил Никита Иваныч.

— То-то и оно, что не я, — вздохнула Катерина. — Люди и накосили, и сметали.

— Кто?

— Иван опять, дай ему бог здоровья…

Старик приподнялся, сел на кровати и решительно заявил:

— Его помощи брать не стану.

— Я его помощи и не просила. Сам он. Пришел и говорит, мол, тетя Катя, Никита Иваныч-то болеет, без сена останетесь. Давайте-ко я вам накошу. А то траву жалко, пропадет, уйдет под снег. Я, говорит, со своим покосом нынче быстро управился.

— Поди заплати ему, — приказал старик. — За так мне и соломины от него не надо.