Хозяин дома

Заметьте, я ничего не утверждаю, а только мое мнение такое: в конце сентября — в начале октября что-то у них там стряслось. Она укатила на ихней машине, вроде бы отвозить ребят куда-то, уж не знаю, где они учатся. А чтоб вернулась, этого никто не видал. Ежели и вернулась, так не сразу. А он тем временем у Рожиссара — знаете, у которого напротив сберегательной кассы гараж, — взял взаймы старую «симку». И непременно хотел заплатить за прокат, да Рожиссар и слушать не стал, за такое барахло грех деньги брать! В общем, начал он раскатывать по дорогам, ел где придется, а ведь до того сколько месяцев с места не трогался. Видали его и в Ниме, и на острове Камарг (между нами говоря, сами знаете, там чем только не торгуют…), а как-то вечером его даже видели в Баньоле, в одном кабачке. Дело было в субботу. Подцепил он каких-то молодых ребят. Даже пил потом с ними и дурака валял. Одна девчонка ему, видно, приглянулась. А может, эти щенята только зря болтают, лишь бы на них внимание обратили. Во всяком случае, девчонку эту у нас никто не знает, понятно? Ну и пошли разговоры… Здешние, скажу я вам, сами не святые, чего уж других грязью обливать. А только, спору нет, он сорвался с привязи. Роза и дядюшка Андре, сколько их ни спрашивай, только морду кривили. Бедняги и сами ни черта не понимали. Потом вернулась жена. Все опять стало тихо-мирно. Видно было, на некоторых окнах у них ставни всегда закрыты. Несколько раз по утрам приезжал доктор Тессон. Говорили, ему делают уколы. Бедненький, — это ихняя Роза говорила, — хорошо, хоть уколы ему помогают. А какие, мол, уколы, мадам Роза? От чего уколы? — Как так, от чего? От нервов, ясное дело… — дура набитая.

Мои блуждания. Как я ни старался пустить в жизни корни, от этой потребности и от этого ужаса отделаться не удалось. Есть же люди, смотришь — входят в кабачок и покупают женщину, точно стакан портвейна. А я часами мотаюсь по улицам, иногда пешком, но тогда наталкиваешься на свое отражение в зеркалах, в витринах — встреча не из приятных. А иногда я медленно веду машину вдоль самого края тротуара и ничего не вижу, ничего не замечаю — только неясную фигуру, что прячется в толпе или в тени. Желание? Его меньше всего в этих охотничьих вылазках. Охота за призраками, в конце концов, такой же способ погрузиться в глубь самого себя, в эту яму. Как они тогда прекрасны, лица встречных женщин, как хороша походка, какими блестящими, диковатыми глазами на миг перехватывают они твой сумасшедший взгляд! Но тут дело не в плоти. Быть может, это — неслыханное потворство собственной слабости? Просто сам собой любуешься? А быть может, задыхаешься от одиночества? И уже ни часу нельзя вытерпеть, если не сказать кому-то какие-то слова, все равно какие, все равно кому. Тогда иной раз подбираешь на дороге ребенка. Тянет только к детям. Все прочие — драконы с жадно оскаленными зубами и распутными повадками, меня от таких воротит. Но в последнюю минуту я отступаю. В лучшем случае все кончается длиннейшими излияниями, от которых у несчастной девчонки уши вянут. А потом я удираю. Ярость и стыд оттого, что опять остаешься один. Ярость и стыд оттого, что надо вновь отворить дверь своего дома.

В тот вечер я возвращался в Лоссан в такси, которое провоняло луком-шарлот и фланелевыми фуфайками — возвращался точно в яму: медленно, медленно спускаешься по бесконечно петляющей дороге, порой останавливаешься, смотришь вокруг, на холмы, на поля. Но в конце пути — яма, только яма.