Хозяин Фалконхерста

Работа в Большом доме показалась Драмжеру труднее и хлопотнее, чем нехитрые манипуляции, выполнявшиеся им в поле. Здесь пришлось многое постигать заново: ведь у него началась совсем другая жизнь, непохожая на первобытное, вольное существование, к которому он привык в хижине старухи Люси. Там все было проще простого: ешь, спи, работай в поле, а услышав зов природы, забирайся в кусты. Прежняя жизнь не была осложнена атрибутами цивилизации. Уборка кукурузы, таскание воды для работников, кормление свиней и дойка коров не требовали ни раздумий, ни излишней сосредоточенности. Тем более не представляло труда поглощение пищи: достаточно было просто донести ее до рта, что обычно осуществлялось при помощи пальцев (а за столом у старухи Люси — деревянной ложкой из деревянной миски). Проблемы одежды не существовало: он обходился грубыми штанами из мешковины и простой холщовой рубахой, с обувью же был вовсе незнаком.

Работа продолжалась всего лишь с рассвета до заката и не требовала больших усилий. После работы он мог коротать время с приятелями, болтая о девчонках и предвкушая путешествие на новоорлеанский аукцион и собственную неутомимость в роли племенного самца на крупной плантации.

Такой безмятежной была жизнь раба на плантации Фалконхерст, где почти не приходилось гнуть спину на хлопке и где не было белых надсмотрщиков с их бранью и кнутами. Зато, едва попав в Большой дом, Драмжер оказался в окружении бесполезных на первый взгляд предметов, которым, однако, принадлежало важное место в усложненной жизни белых хозяев. Всюду, куда ни погляди, громоздились прихотливые вещицы, причем у каждой было свое место; обращаться с ними приходилось с великой осторожностью, уход за ними был сопряжен с бесконечными хлопотами. В хижине Жемчужины обходились сальной свечкой в деревянном подсвечнике, в Большом же доме все подсвечники были медными или серебряными, и полировать их приходилось ежедневно. Деревянные ложки Жемчужины были ничуть не менее удобными, чем серебряные приборы, к тому же, потеряв или сломав одну, можно было вырезать хоть десять. Зато серебряные ложки приходилось беспрерывно начищать, аккуратно заворачивать во фланель и переносить, затаив дыхание, как свежеснесенные яйца. Лампы в Большом доме надо было заливать маслом, свечи в канделябрах менять ежедневно, фарфоровые ночные горшки ежеутренне опорожнять и драить, коврики и дорожки вытряхивать, тысячи других предметов мыть, скрести, доводить до блеска, отряхать, прибирать — и ни в коем случае не терять, не разбивать, не класть куда попало…

Жизнь до того усложнилась, что вскакивать приходилось ни свет ни заря и работать порой до полуночи, а то и дольше. При этом требовалось беспрерывно повторять: «Слушаюсь, хозяин, сэр», «Нет, миссис, мэм». Ходить надо было в черных брюках, черных башмаках, безукоризненной белой рубашке и белом камзоле. Слуга на протяжении многих дней не покидал давящих стен Большого дома, не видел белого света, не слышал шелеста окружающей жизни. Лишь промозглым утром Драмжер несся к речке, залезал в холодную воду и после спешного омовения торопился обратно к Лукреции Борджиа, чтобы, позволив ей понюхать его подмышки, доказать, что он не водит ее за нос.

Хуже всего Драмжер переживал разлуку со сверстниками. Как ему не хватало свободы в их компании, беззаботности, шуток, веселого смеха! Суровая, монашеская жизнь заставляла его усмирять нерастраченные силы, из-за чего в нем накапливалась энергия, населявшая его ночные сны после тяжкого дневного труда сладострастными образами.

В Доме он считался учеником Брута, дворецкого и — чисто номинально — начальника над всеми слугами, хотя полномочия Брута не шли дальше двери в кухню, где всем заправляла Лукреция Борджиа. На самом деле ее влияние ощущалось во всех уголках Большого дома. Какое-то время, со дня смерти Максвелла-старшего и вплоть до возвращения Хаммонда из временного техасского изгнания, она властвовала над всей плантацией; это она вывела добротное племенное поголовье, обеспечившее Хаммонду репутацию весьма состоятельного плантатора, а не просто зажиточного рабовладельца. Завоевав власть огромными усилиями, Лукреция Борджиа не собиралась с ней расставаться. При том, что дворецким и главным распорядителем в доме считался Брут, истинной владычицей здесь все равно была она. Драмжеру повезло: он сразу завоевал ее благосклонность, что объяснялось как слабостью, которую она питала к таким симпатичным паренькам, как он, так и общей с ним антипатией к Бенони.