Хозяин иллюзий. Иллюзия 4, 5

Понятное дело, я бы тоже обиделась на маму, если бы она ни с того ни с сего вдруг стала всё мне запрещать. Если бы я могла объяснить детям, почему была вынуждена ехать без остановок, рассказать правду о том, что их любимый "папа" – преступник, убивший главаря корпорации зла, а также известная криминальная личность, и что так называемый "папа" нас похитил, и за нами теперь следуют головорезы, чтобы прикончить, а ещё и полиция ловит его, то было бы проще мне. Но я не могла найти подходящих слов, чтобы сказать всё это детям ни вкратце, ни в подробностях. Да и они бы всё равно не поняли, как бы не распиналась.

Меня, как мать, бескрайне огорчало то, что между мной и детьми прошёл серьезный разлад, и они во мне усомнились. А Марьяна даже сообщила впервые за всё время, что злится на меня. Не знаю, откуда она взяла это слово в оборот, ведь я ни разу не употребляла его.

Но то, что у детей не отложились в памяти те кошмары, в которых мы все побывали в главных ролях, и что у них нет психологических травм, по крайней мере, явных, не могло меня, как мать, не радовать. Каким-то чудом они всего этого не видели и не подозревали, что происходило и происходит за их маленькими спинами.

– Кого ты рисуешь? – подумав, что не мешало бы найти с дочкой общий язык и попробовать загладить свою вину перед ней и перед сыном, я придвинула стул и присела между детьми.

– Это я, это папа, а это братик. – пояснила Марьяна, не отвлекаясь от рисования.

– А мама где? – увидев, что на рисунке действительно нет четвёртого члена семьи, я расстроилась ещё больше.

– Ещё не нарисовала. – сообщила Марьяна и вытащила из пакета конфету. – Маму рисовать сложно. Она самая красивая. – пояснила она эту прекрасную истину и, ещё раз посмотрев на образец с обложки альбома, взялась срисовывать меня.

У меня же будто камень с души упал.

Так захотелось взять дочь и расцеловать за то, что я для неё лучшая, несмотря на разногласия и недомолвки.

Что я и сделала. Обняла свою Марьяшку, чмокнула в обе щеки и сказала, что очень её люблю.

А потом настала очередь тискать Тимура, чтобы ни в коем случае не приревновал. Я хотела, чтобы дети знали, что для меня они одинаково любимы, и я не выделяю кого-то из них, и всегда это показывала.

Тимур, конечно, ответил мне взаимностью, но не сразу. Несколько секунд он отпирался и пытался высвободиться из тесных объятий его мамочки, прослезившейся от трогательности момента. А потом смирился и растаял. Позволил себя зацеловывать.

Я, смахнув слезинки, довольная тем, что между нами вновь воцарились понимание и гармония, посадила Тимура на колени и уткнулась взглядом в художества, разложенные на столе.

– А эту картинку папа рисовал? – заметив среди рисунков дочери один, напоминавший скорее чёрно-белую фотографию, я взяла его в руки и внимательно рассмотрела.

И снова мой, приближенный к реальности, портрет видели мои глаза, очень похожий на те портреты, которые сожгла когда-то. Но на этом портрете я была изображена с покрытой головой, и не одна, а с маленькой Марьяной. Держала её на руках.

Почему-то этот рисунок напомнил мне икону. Отчего по спине пробежал холодок.

Ну, ясно, что Фархад был мной одержим ещё с момента, как я сбежала из игры. А может, и раньше. Изначально его навязчивой идеей было – отловить меня и посадить на цепь, чем он грезил и не отпускал эту мысль из головы. А после, как полагаю, я запала ему в душу немного в другом контексте.

Наверное, Фархад думает, что испытывает ко мне любовь, хотя я в его чувства особо не верю. Меня пугает такая любовь, напоминавшая откровенное помешательство на объекте страсти. Это не любовь, это сумасшествие. Фархад сам внушил себе это чувство, корявый образ которого проявился и прогрессировал с годами в результате постоянных размышлений обо мне.

Так я предполагала. А как у него в голове всё работает, я не знала.

По предсказаниям тётеньки из далёкого прошлого, я свою вторую половинку – принца заморского – уже нашла, и теперь неукоснительно следую по предначертанному мне пути.

Если Фархад имеет гражданство Эмиратов, которое получить не так-то просто, то мне несказанно повезло встретить его. По сути, о чем я мечтала, почти сбылось.

Однако, глядя сейчас на детей и понимая, что они толком не жили вообще, не только в России, но и в принципе жизни не вкусили, и сейчас решается их дальнейшая судьба вовсе не в пользу моих планов насчёт них, становится грустно от безысходности.

Я-то мечтала оказаться в восточной сказке, но вот их судьба кардинально изменится из-за того, что моя мечта осуществится, но со своими поправками. Дети мои не узнают, что такое – ходить в церковь, они примут другую верю, потому что их обяжут, должны будут свыкнуться с обычаями чужой страны и считать эти обычаи своими. За них всё уже решено.

Пока я буду наслаждаться свой собственный сказкой, дети будут существовать по чуждым нам законам. Их никто не будет спрашивать, хотят они так жить или нет. Они и не откажутся так жить, потому что не знают, что есть другие варианты.