Хозяин колодцев

Арунасу оставалось проехать два круга. Юстину — четыре. Он не скакал — тянулся, не решаясь коснуться шпорами впалых окровавленных боков, не решаясь ударить, да и зачем, все равно Арунаса уже не догнать...

Когда Арунас пересек черту в десятый раз, Юстин сразу же слез с лошади. Она стояла, опустив голову, глядя на него мутными старческими глазами; в этих глазах не было благодарности, только упрек.

Арунас бросил повод, вскинул руки, будто намереваясь схватить в ладони солнце. Лошадь под ним зашаталась и рухнула, и забилась в конвульсиях -Арунас выбрался из-под тяжелого тела, прихрамывая, двинулся к возвышению, на котором стояло кресло Звора; по мере того, как он шел, грудь его все больше выдавалась вперед, подбородок поднимался выше, это шагал не кузнец и не бастард, а молодой князь, и стражники, заметив эту перемену, расступились почтительно и, казалось, подумывали, а не поклониться ли?

Юстин подошел и остановился в стороне. Арунасова лошадь перестала дергаться, окончательно обратившись в падаль.

— Молодец, — сказал Звор Арунасу, — ты победил, значит... что ж. Теперь отдыхай, готовься... Я распорядился — тебя отвезут во дворец.

Вероятно, Арунас ждал поздравлений, каких-то более теплых и уважительных слов. Он замешкался, а потом, решив, видимо, что его княженье только начинается и разгуляться он еще успеет — все той же величественной походкой пошел за приставленным к нему стражником.

Юстину показалось, что о нем все забыли. Он уже подумывал, не сбежать ли под шумок — когда Звор поднялся из кресла, и голубые глаза его остановились на Юстиновой переносице.

— Поди сюда, — Юстин скорее прочитал эти слова по губам, нежели услышал их.

Бежать было некуда. С неприятным предчувствием Юстин подошел и остановился в двух шагах от Звора.

Глаза Ушастого были такими светлыми, что казались кусочками зеркала, отражающего небо, Юстин подумал, что этот вот красивый человек с большими, как лопухи, ушами вел в атаку войска, выигрывал битвы и собирал генералов к себе в шатер, и что он, Юстин, мечтал увидеть его хотя бы раз в жизни, перед боем, хотя бы над верхушками копий.

И что у него был шанс стать с ним вровень. Стать князем. Как странно; кто бы ему сказал восемь дней назад, что он будет сожалеть о княжьем венце, уплывшем прямо из рук...

— Почему ты не боролся за победу? — спросил Звор.

Юстин не знал, что ответить. Он в первый раз в жизни разговаривал с Ушастым вот так, лицом к лицу.

— Уж не лошадь ли ты пожалел? — Звор чуть заметно усмехнулся.

— Нет, — быстро сказал Юстин. — Конечно, нет.

— А почему, как ты думаешь, хороший князь не должен жалеть лошадей?

— Я не знаю, — сказал Юстин беспомощно.

Звор некоторое время разглядывал его. Потом кивнул:

— Пойдем...

И зашагал к своей карете. Юстин тащился следом, не зная, куда себя деть, и, мельком оглядываясь, искал пути к отступлению, однако бежать было по-прежнему некуда.

Звор вошел в карету (дверь открыл и опустил ступеньку слуга). Юстин замешкался.

— Сюда, — сказали из бархатной полутьмы. — Иди сюда, неудачник, я тебе что-то скажу...

И Юстин впервые в жизни влез в карету. Опустился на мягкое сиденье. Карета тронулась, но так легко, что Юстин почти не почувствовал толчка.

Звор сидел напротив. Ветер из приоткрытого окна теребил шелковую занавеску с гербом Краснобрового.

— Так почему хороший князь не должен жалеть лошадей? — снова спросил Ушастый.

— А чего их жалеть? — сумрачно спросил Юстин.

— Вот и неверно, — Звор потрогал мочку своего огромного уха. -Хороший князь, как и полководец, обязательно должен жалеть лошадей... Обязательно. Людей еще так-сяк, но лошадей — всенепременно. Понял?

x x x

На террасе бил фонтан, в чаше его цветными лепестками плавали красные и желтые рыбки. Герб Краснобрового, вышитый шелком на темной тяжелой скатерти, был во многих местах закрыт донцами тарелок, бутылок и блюд.

— Завтра примешь княжение, — неторопливо говорил Ушастый. — Дела мои здесь закончены... Людей тебе оставлю. И посоветуют, и научат. Пей. Отдыхай.

— Мне надо деду весточку передать, — сказал Юстин. Серебряная вилка в его руках была причудливо изогнута, и Юстин продолжал сгибать и разгибать ее, сам того не замечая. — Мне надо деду дать знать, что я живой... И что я князь.

— Ты еще не князь, — Ушастый отхлебнул из кубка. — Ты завтра будешь князь. Вот тогда хоть приказ подписывай, чтобы деда твоего разыскали и с почестями доставили, хоть сам к нему поезжай... Вилку оставь. А впрочем -гни, твое право, хоть все вилки переломай здесь, твое добро, не мое...

И Ушастый улыбнулся. И Юстин понял, что если сейчас не возьмет себя в руки — хлопнется в обморок, как толстяк Флор перед жабой.

Он поднялся. Пошатываясь, подошел к фонтану. Перегнулся через бортик и сунул голову к рыбкам. В воде раскрыл глаза; дно фонтана было мозаичным, и на нем изображена была сцена купания толстомясых белокожих девиц.

Юстин выпрямился — капельки холодной воды приятно щекотали шею, стекали за ворот новой шелковой рубашки. Он виновато оглянулся на Звора, однако Ушастый вовсе не был раздосадован Юстиновой вольностью — наоборот, улыбался.