Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры

11 января: «Всюду [разговоры] о терроре. В крестьянской среде масса высылок. Очень нервные настроения кругом. Расстрелы среди верхушек колхозов».

25 января: «Все больше говорят о болезни или вредительстве руководителей НКВД».

20 февраля: «Все больше слышишь о вредительстве Ежова. Опять ненужная, возмущающая кругом жестокость. Опять разговоры о сознательном вредительстве».

19 марта: «Всюду известия об арестах и суровом режиме в тюрьмах. Никого не пугает, но недоверие растет — совершенно пассивное. Никакой силы [власти] не чувствуется. Большую ошибку сделали с процессом (имеется в виду третий открытый московский процесс над Бухариным, Рыковым и другими в марте 1938 г. — О. X.). Сейчас как будто люди подумали и меньше верят, чем раньше. Это новое для меня впечатление».

24 марта: «Со всех сторон слухи об арестах. Накапливается недовольство, и слышишь его проявления, несмотря на страх. Раньше этого не было».

12 апреля: «Сколько ненужных страданий и жестокости, ничем не оправдываемой, от НКВД кругом. Стон и недоумение».

17 апреля: «Для меня ясно, что все это безумие безнадежно — и страна не может жить, развиваться под таким давлением»[992].

Одним из самых очевидных свидетельств социального перенапряжения было огромное количество писем и заявлений, буквально захлестнувших все государственные и партийные инстанции. В ноябре 1937 г. в докладной записке на имя Молотова руководители аппарата Совнаркома СССР отметили значительный рост корреспонденции в 1937 г. Если за январь-июнь 1937 г. в СНК в среднем в месяц поступало 5500 различных обращений (в том числе 1800 заявлений и писем и 600 телеграмм), то в июле было получено уже 6774 корреспонденции (в том числе 684 телеграммы и 2519 заявлений и писем), а в октябре — 8388 (1311 телеграмм и 2593 заявления и письма). В целом за десять месяцев 1937 г. СНК получил корреспонденции на 20 тыс. больше, чем за тот же период 1936 г., что составляло рост на одну треть[993]. Авторы записки не сообщали, за счет какого рода обращений произошел столь серьезный рост переписки. Однако архивные фонды СНК свидетельствуют, что значительную часть писем, заявлений и телеграмм составляли ходатайства по поводу арестов и пересмотра дел заключенных.

В приемную Наркомата обороны в 1937–1939 гг., по некоторым данным, поступало в среднем 1827 писем в день[994]. В Прокуратуру СССР в январе 1937 г. поступило 13 тыс. жалоб, в феврале 16 тысяч, а в январе и за 20 дней февраля 1938 г. около 65 тыс. Сообщая об этом председателю СНК В. М. Молотову, прокурор СССР А. Я. Вышинский просил увеличить количество работников для обработки жалоб[995]. Однако уже через несколько недель стало ясно, что с растущим количеством заявлений невозможно справиться и в случае увеличения прокурорских штатов. В феврале-марте 1938 г. в Прокуратуру поступило 120 тыс. жалоб. В апреле этот поток не уменьшался. Вышинский обратился к руководителям Комиссии советского контроля СССР, Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б), Особого сектора ЦК и Президиума Верховного Совета СССР с просьбой пересылать поступающие к ним жалобы, требующие прокурорской проверки, не в центральный аппарат Прокуратуры, а непосредственно прокурорам союзных и автономных республик, краев и областей[996]. Поскольку эта просьба, видимо, не помогла, в конце апреля 1938 г. руководством Прокуратуры было принято решение оставлять часть жалоб без рассмотрения, складывая их в особые тюки. Через год с небольшим работавшая в Прокуратуре комиссия КПК при ЦК ВКП(б) обнаружила в таких тюках 160 тыс. жалоб. Кроме того, как выяснила комиссия, без рассмотрения остались 81,5 тыс. жалоб, поступивших в Прокуратуру из ЦК и КПК[997].