Хозяин урмана

– А, давай, давай, Тимоха! Может, чего дельное по поводу уговора господин Синельников прислал?

Федор, сидевший на лавке разморенный после бани, в одном исподнем, отставил братину с квасом и с жадностью схватил серый конверт. «Надо же! В самом деле из Петербурга депеша…» – он лихорадочно сорвал сургучные печати. Внутри оказался сложенный вдвое лист такой же серой бумаги, но с гербом. Аккуратным почерком, так что прочитать текст не составило труда, было написано:

«Милостивый государь!

С прискорбием уполномочены сообщить Вам, что Ваш брат Степан Петрович Крашенинников преставился 26 декабря 1755 года от Рождества Христова в собственной постели и от естественной причины, вызванной ухудшением здоровья.

Настоящим уведомляем Вас, что Вы вступили в права наследства и Вам надлежит получить опись имущества и грамоту на владение в конторе душеприказчика Неклюдова, что на Литейном проспекте в желательные для Вас сроки…»

В письме было что-то еще, но Федор не мог читать дальше.

– Как же так?! Степан?! Господи ты боже мой! Да что же это деется?! – Он метнулся в горницу, потом снова к столу, потом опять в горницу, схватил штаны, одеваясь, закричал:

– Тимоха! Скорей, запрягай Пеструху, мне ехать надобно…

– Куды ж, барин, собрались-то? Аль случилось чего? – засуетился слуга.

– Брат у меня помер!

– Господи Иисусе! Это ж который?

– Ученый. В Питербурхе. Я тебе рассказывал… Что стоишь как пень? Беги запрягай!

– Да куды ж вы на Пеструхе-то?! До Питерсбурха, что ли, ехать собрались?

– Балда! К воеводе я…

– Дык, брат-то, поди, давно помер?

Федор вдруг замер, потом обессиленно опустился на лавку, уронив кафтан.

– И впрямь, чего это я?.. Эх, Степа, Степа… Ладно, пойду хоть свечку за упокой души его поставлю да сорокоуст закажу.

Федор медленно оделся, нахлобучил лисий треух, сунул ноги в огромные пимы и вышел в снежную январскую круговерть…

Глава 8

Западная Сибирь. Томск

26 июня 20… года

Проснулся я рано. Многочисленные царапины и «клювотычины» немилосердно саднили и чесались, заботливо обработанные Марией с помощью антисептика и водки. Осторожно умывшись, я оглядел в зеркале свою потрепанную физиономию. На удивление повреждений оказалось на порядок меньше, чем я предполагал. Самую большую царапину, через весь лоб, я аккуратно замазал многократно проверенной, воистину «волшебной» мазью «Траумель» из своего натуропатического арсенала и заклеил пластырем телесного цвета из Машиной косметички. Потом обследовал голову, но нашел лишь две запекшиеся ссадины на макушке и за правым ухом. Исцарапанные руки пришлось замаскировать длинными рукавами рубашки. День снова предполагал быть жарким, и я заранее настроился на испытание. В общем и целом потери, понесенные мной вчера вечером, выглядели неприятными, но терпимыми.

– Могло быть и хуже, – сказал я своему отражению. – Благодари судьбу в лице этой замечательной женщины, что спит в твоей постели!

Я немедленно согласился с замечанием, тихонько вернулся в комнату, оделся и, коснувшись губами бархатной щечки Марии, тенью выскользнул за дверь.

В университет я примчался ни свет ни заря, бросив в квартире свою спасительницу полусонной и недоумевающей. Лекции Крюгера начинались всегда ровно в девять часов, поэтому уже в 8:30 я дежурил возле дверей малого лекционного зала. Простояв минут пять, я вдруг сообразил, что профессор, должно быть, сначала зайдет на кафедру – чайку выпить, записи свои полистать.

Поймав за рукав какого-то субтильного студиозуса, я грозно спросил, где находится кафедра отечественной истории. Мальчишка увлеченно слушал свой плеер, поэтому проигнорировал мои гримасы и поцарапанную физиономию, молча показал три пальца и ткнул указательным в потолок.

На третьем этаже царило утреннее запустение. Почти все двери еще были закрыты, но коридор уже залил золотистый свет из огромного, под потолок, окна в торце. Пара дверей все же оказались распахнуты, и на одной из них поблескивала строгая табличка «Кафедра отечественной истории. Доцент Кривоногов В. И.».

Я вежливо стукнул костяшками по косяку и кашлянул.

– Да-да, входите! – раздался из глубины комнаты бодрый тенорок.

Мне пришлось сделать пару-тройку поворотов мимо стоявших «елочкой» высоких книжных шкафов, прежде чем я очутился в самом кабинете. Навстречу откуда-то сбоку выскочил маленький юркий человечек, лысый, в легкомысленной «гавайке» и парусиновых брюках. Самой запоминающейся деталью на его лице были очки – круглые, в массивной роговой оправе. По-моему, такие носили лет сто назад.

Человечек улыбнулся от уха до уха и протянул мне сухонькую лапку:

– Доцент Кривоногов! Очень приятно!

– Журналист Котов. – Я решил сохранить деловой вид и сдержанно поинтересовался: – Профессор Крюгер скоро придет?

– Минут через пять. А у вас к нему какое-то дело? – он с сомнением оглядел мою подпорченную воронами физиономию.

– Он мне назначил встречу.

– Тогда присаживайтесь, а я, с вашего позволения, отлучусь ненадолго. – И он выкатился из кабинета прежде, чем я успел возразить.