Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

— Вот и снова вранье, — сказала Ирма. — За короткое время, как я живу с тобой, у меня во много раз было больше счастья и радости, чем во всей жизни до этого. По правде говоря, радость и счастье я узнала только с тобою.

— Вычти свои страдания и муки, много ли останется радости и счастья, — сказал Рудольф.

— Зачем я должна вычитать свои страдания и муки? — спросила Ирма.

— Затем, — ответил Рудольф, — что если ты не сделаешь это сегодня, то сделаешь завтра, а не сделаешь завтра, то послезавтра или послепослезавтра сделаешь обязательно.

— Я не сделаю этого никогда, — заявила Ирма.

— Эх, дитя…

— Я прошу не произносить это слово, — с горечью сказала Ирма, — я уже не дитя, а женщина, которая любит.

— Прости, я не хотел тебя обидеть, поверь дорогая! — продолжал Рудольф. — Конечно, ты женщина, которая любит, но ты говоришь об этой любви так, будто ты еще ребенок. Ты еще не знаешь, что если любовь начинается с мучений и страданий, то со временем их станет больше, а радости и счастья, приходивших под руку с мученьем и страданием, станет все меньше и меньше, пока их вовсе не останется. Останутся только страдания и мучения, совсем без радости и счастья. И тогда, даже если захочется вычесть страдания и муки, не из чего будет вычитать.

— Я счастлива страдать и мучиться из-за тебя, — сказала Ирма.

— Это ты говоришь просто так, ты что-то подобное прочла где-то в книге или увидела в кино. В молодости мы все любим сильные и высокие слова, — сказал Рудольф. — Но в жизни все идет совсем иначе. В жизни не помогут ни книги, ни фильмы, в этом и заключается печальная гримаса жизни.

— Значит, я так создана, будто я из какой-нибудь книги или киноленты, — стояла на своем Ирма.

— Ошибаешься, — возразил ей Рудольф. — Никто бы не читал ни одной книги и не смотрел фильмы, если б в них не было сколько-нибудь от той жизни, какою мы живем. И если найдется человек, который живет только как герой книги или фильма, то он и кончит так же внезапно и быстро, как кончается книга или кинолента. Конечно, такие люди есть, но я не верю, что ты одна из них.

— И все же я одна из них, — упрямо твердила Ирма.

— Тогда почти бессмысленно что-либо говорить, — решил Рудольф, — ибо о книге или киноленте можно говорить, лишь когда она прочитана или просмотрена.

И он оставил Ирму сидеть на кухне, а сам ушел в комнаты. Немного погодя вернулся и сказал:

— Я считаю, что теперь воздух чистый, но на всякий случай ты должна сама понюхать и решить, можно ли закрывать окна. Сходи, пожалуйста, моя книжка, моя кинолента! — шутливо закончил Рудольф.

— Легко живется тебе на белом свете, все ты превращаешь в шутку, — вздохнула Ирма, вставая.

— Разве ты не слышала, что шутники самый печальный народ на свете? — спросил Рудольф.

— Ну, о тебе этого не скажешь, — сказала Ирма.

— Значит, ты ни разу не замечала, что я никогда не бываю радостен, разве что немного весел, что я и не ищу радости, а только развлечения, заменяющего радость? — спросил Рудольф.

Только теперь Ирма сообразила, о чем сказал муж, и ощутила в груди острую боль, будто увидела пропасть между собой и мужем, пропасть, которая была с самого начала, только Ирма не замечала ее. У нее как бы подкосились ноги, и она присела на ближайший стул, прежде чем спросила:

— Значит, ты все это время, ни перед женитьбой, ни после нее, не был радостен и счастлив?

— Милая, скажи сперва, тот запах, что ты почувствовала, уже выветрился? — спросил Рудольф.

— Господи! — воскликнула Ирма. — Он говорит о запахе! Какое еще значение имеет этот запах, если ты не был счастлив и радостен со мной ни одного дня, ни мгновенья.

— Мне было хорошо с тобой, невыразимо хорошо, разве этого мало? — спросил Рудольф.

— Было хорошо… А теперь уже нет? — спросила Ирма.

— Можно я сначала закрою окна, а потом поговорим? — спросил Рудольф.

— Хоть замуровывай их или совсем разбей, мне это безразлично! — крикнула Ирма; она сочла неслыханным равнодушием, что Рудольф может говорить о каких-то окнах, когда речь идет о радости и счастье. Но он в это самое время возился с бездушными окнами, как будто его радость и счастье зависели больше от них, чем от ответа на ее вопросы. И когда окна были старательно затворены, он стал собираться в дорогу.

— Ты так и не хочешь ответить мне? — спросила Ирма.

— Да ведь неважно, отвечу я или нет, ничего от этого не изменится, — сказал Рудольф. — Уйдем сперва отсюда, Поедем в деревню, там у нас хватит времени спрашивать и отвечать. — Ирма не шевельнулась на стуле, и он подошел к ней, взял за руку и сказал: — Прошу тебя, идем! — Лишь тут Ирма встала, и они вышли вместе.

— Мне теперь не следовало бы куда-то идти, — сказала Ирма на лестнице, — но я не могу противиться, когда зовешь ты.

— Мы могли бы и остаться, если ты так уж хочешь, — сказал Рудольф и решил остановиться.

— Все равно, лучше уж идем, раз вышли из дому, — ответила Ирма и потянула мужа за собой.