Хозяин зеркал

…Кей обещал вернуться через несколько дней, но пошел уже второй месяц с его отлета. Роскошный особняк, и без того утративший большую часть своей роскоши, пришел в окончательное запустение. В развалинах оранжереи свили гнезда аисты с длинными чешуйчатыми шеями. На нижнем этаже обосновались змеи и, по слухам, призрак покойного Вольфенштауэра. Фрост, целиком занятый заводом, проявлял непростительно мало внимания к хозяйскому добру. Не горел уже в витражных окнах свет, не слышалась музыка, не мелькали танцующие пары. Статуи в ледяном саду, не поддерживаемые заклятиями, сначала превратились в лужи талой воды, а затем пересохшую землю затянуло грязно-желтой коркой.

Любой другой на месте Госпожи W несомненно решил бы, что дружок сердечный просто-напросто смылся из города с красавицей Гердой. Госпожа знала Кея лучше, чем кто бы то ни было, но все же в последнее время и ее начали терзать мрачные сомнения. Терзания усугублялись тем, что Госпожа стала забывать Кея. Войне ни к чему долгая память. Всегда будут другой огонь, другие взрывы, другое усеянное воронками поле боя и другие люди, идущие во имя ее на смерть. Вот и лицо Кея подергивалось дымкой, как раскаленное небо над Городом. Исчезало. Стиралось из памяти, словно и его сожрали волны нагрянувшего из пустыни песка. Зато все сильнее становились досада, обида и оглушительная жалость к себе, такой-на-фиг-брошенной. Все это медленно, но верно переходило в бешенство. Можно было бы сказать «холодное бешенство», но при горячем нраве Госпожи и бешенство было горяче́е некуда – горяче́е обжигающих камней брусчатки, горяче́е завывающего самума, горяче́е безжалостно бьющих с неба лучей солнца. Ее бешенство плавило Город, и конечно, в Городе вспыхнула самая настоящая эпидемия.

Теоретики и ораторы Сопротивления немедленно обвинили во всем Господина P, выпустившего якобы зловредный вирус из лаборатории. Мол, сбежавшая экспериментальная страусиха перекусала для начала всех домашних страусов, а затем болезнь перекинулась и на людей. И вообще это часть грандиозного Плана по уничтожению всех пассионарно настроенных граждан.

Более здравомыслящие обвинили мигрировавших из пустыни сдрудов. Падальщики хлынули в город, оккупировав все газоны, и их буро-зеленая чешуя яркими пятнами выделялась на фоне сухой и пыльной травы. Вывесив из пастей раздвоенные языки, сдруды шипели на прохожих, жрали бездомных собак, а при случае не брезговали и более крупной добычей. Несомненно, некоторые из сдрудов были бешеными – иначе с чего бы матушка Филимона из квартала Вязальщиц одним прекрасным утром обнаружила здоровенного сдруда, восседающего в ее любимом кресле-качалке и вяжущего из шерсти мохнатые рукавички? Ни один нормальный сдруд так бы вести себя не стал.

Самые боязливые и суеверные поговаривали о Биче Господнем в виде гигантского гребенчатоспинного варана. Якобы тварь проникла в Город вместе с самумом и поселилась на вымерших от жары улицах. Ночами варан, в отличие от своих холоднокровных собратьев, выползал на охоту. Размером с паромобиль, с изогнутыми клыками, каплющими черным ядом, он набрасывался на прохожих и кусал их, оставляя жуткие отметины. Яд всасывался в кровь, и пораженные им заболевали бешенством. Почерневшие, как головешки, они кидались на друзей и домашних и убивали быстро и страшно.

Так, зеленщик Якобсен зарезал жену и семерых дочерей, после чего повесился сам прямо в залитой кровью лавке. Директор зоопарка залез в клетку с сумчатым львом и так искусал несчастного хищника, что тот подох на следующий день, несмотря на все усилия ветеринаров. Исполняющий обязанности полицмейстера инспектор Петерсен, тоже ставший жертвой дьявольского ящера, явился в управление, молча проследовал на оружейный склад, взял там ручной пулемет новейшей конструкции и три ленты патронов и продолжал стрельбу до тех пор, пока его не зарубили мечами явившиеся на шум Стальные Стражи. Полегло тридцать человек, в их числе четыре инспектора, два инструктора по стрельбе, восемь рядовых полицейских и целая группа проституток, неблагоразумно забывших заплатить за лицензию и взятых во время ночной облавы.

Журналисты, однако, настаивали на другой версии. Особенно упорствовал ведущий корреспондент «Городского сплетника» Эркюль Сидэ, заменивший на этой должности почившего Маяка. По словам скандального писаки выходило, что во всем виновата птица. Большая, хищная, мерзкого вида птица, похожая на стервятника. Птица эта якобы слетает с карнизов навстречу одиноким прохожим и с клекотом клюет их прямо в сердце, отчего у прохожих делается помутнение рассудка – все семейные и религиозные ценности улетучиваются из их больной головы, и несчастные, схватив подручные инструменты или просто вывернув булыжники из мостовой, начинают рваться на баррикады. Эркюль Сидэ даже пытался подтвердить свою версию снимком. Правда, фотография у него получилась весьма расплывчатая, и то, что парило в смутном вечернем свете над городскими крышами, можно было с равным успехом принять и за зловредную кусачую птицу, и за летающий бочонок.