Хозяин зеркал

– Бейте их! – орал человек на помосте. – Бейте Господ! Вся власть народу! Не позволяйте им убивать и грабить вас! Беритесь за оружие и сражайтесь! Сопротивление с вами!

Больше Вигго ничего не дали сказать, потому что Стальные Стражи, стоявшие в оцеплении у помоста, взбежали по лестнице и скрутили его. Но он еще продолжал что-то кричать и отчаянно отбиваться.

И тогда толпа выдохнула. Один огромный выдох пронесся над площадью, как порыв ветра или дыхание огромного зверя. Выдох взметнул сухие листья и ветки, сорвал фетровые шляпы с голов и поднял в воздух стаи голубей. Выдох снес черепицу с крыши здания суда. Задребезжали и со звоном полопались стеклянные окна. С «Крота» посыпалась ржавчина. Выдох взметнулся выше, метя во флаги и бастионы черно-красного замка – и только достигнув его стен толщиной в десятки футов, разбился и стих. Но тут толпа заревела. Люди хлынули на помост гильотины, прорвав тонкую цепочку Стражей. Раздались выстрелы – оказывается, у многих было оружие. Вверх полетел красный капюшон палача, оторванный вместе с головой. Доски помоста затрещали.

Шухрам рядом с Ниязом тоже закричал и кинулся вперед, и Ниязу ничего не оставалось, как побежать вместе с товарищем – иначе его бы просто сбили с ног и затоптали. Нияз бежал, и кричал, и сердце билось в груди так сильно, как билось только в детстве, когда он с визгом прыгал в холодный арык. «Бунт, – думал Нияз, – так вот что такое бунт!»

Кочегара вынесло на помост. Он увидел под ногами красно-бурое пятно – здесь стоял палач. Нияз испуганно вскинул голову, боясь поскользнуться на мокром и оступиться, и столкнулся со взглядом угольно-черных, кипящих нечеловеческой ненавистью глаз. Человек со страшными глазами прятал нож в карман широкого пальто. Бунтовщик, которого собирались казнить, лежал неподвижно, навалившись грудью на деревянное основание гильотины. Рубашка на его спине была разорвана, и под левой лопаткой виднелся узкий разрез, из которого толчками била кровь.

Нияз снова перевел взгляд на черноглазого и еще успел подумать, что есть в этом что-то неправильное – зарезанный, как варан к празднику, бунтовщик и человек с ножом. «Разве мы бежали сюда не затем, чтобы освободить этого… Вигго? И прибежали, разметав стражу. Почему же он все-таки убит?»

А затем кочегар почувствовал, как чьи-то ловкие пальцы сунули ему в ладонь рукоять ножа. Чей-то пронзительный голос ударил в уши:

– Предательство! Наймит Господ заколол нашего Вигго! Хватайте предателя!

И десятки рук схватили Нияза, и где-то неподалеку потерянно охнул Шухрам, а потом была только боль – сильная, но милосердно краткая.

Из гондолы полицейского дирижабля открывалась широкая панорама городских улиц. На карте, расстеленной на столе, красными флажками были отмечены занятые бунтовщиками кварталы. Сталелитейный завод, и подшипниковый завод братьев К и К, и завод по выпуску паромобилей, и фабрика по производству анилиновых красителей – весь городской юг окрасился в красный. Впрочем, карта для этого была не нужна. В быстро сгустившихся сумерках восставшие кварталы отмечало пламя пожаров. Оранжевые и алые языки, тяжелые клубы дыма затрудняли видимость, струи теплого воздуха заставляли гондолу подрагивать. Там, где рвались склады с химикатами и нефтяные цистерны, огненные тюльпаны и лилии расцветали особенно ярко. Гул взрывов сплетался с криками и треском винтовочных выстрелов, но подложкой, фоном, основным ритмом этой симфонии был неумолчный и мерный грохот шагов Стальной Стражи.

У иллюминатора гондолы стоял Господин W и смотрел на охваченные огнем улицы со странным выражением – наполовину предвкушение, наполовину тоска. Сам не замечая, он напевал одну и ту же бессмысленную фразу, что-то вроде «Лучший вид на этот город – если сесть в бомбардировщик».

Воин не думал об агонизирующем Городе внизу. Он думал о вчерашней ночи.

– Вас обманули, – сказал кутающийся в пальто человечек.

В подвале замка было зябко, несмотря на жару наверху. По полу и стенам стелился сквозняк. Пламя факелов подрагивало. Пусть хоть весь город оденется электрическими огнями, допросную Господина W будут освещать старые добрые факелы.

В их пляшущем свете человечек в пальто казался особенно жалким. Даже более ничтожным, чем покойный доктор Иенс был при жизни. Но это впечатление сохранялось лишь до тех пор, пока человечку не заглядывали в глаза. В этих черных глазах кипела такая ядовитая лава, что по сравнению с ней раскаленная смола в замковом рву казалась талой водицей.

– Вас обманули, W, – повторил человечек. – Или, выражаясь на вашем жаргоне, впаяли туфту.

Господин W отделился от стены, к которой прислонился в начале разговора, и шагнул к заключенному. Он спросил необычно мягко:

– И какую же туфту мне впаяли?

Человек с лицом Иенса и глазами демона улыбнулся:

– Вам предложили сделку. Или дружеский пакт? Соглашение? Любовный союз?

Брови Господина W сошлись к переносице:

– Интересно, как твой язык будет смотреться в клещах палача.

Тот, который не был Иенсом, хмыкнул: