Хозяин зеркал

Море отступило. Сосновые леса и затененные фьорды поглотила горячая степь, а затем и пустыня. Конец Времен не настал. Местные пугали редких простаков-туристов из Города рассказами о притаившихся на солончаках голодных чудовищах и под шумок шарили по карманам доверчивых слушателей. Кей без особого интереса смотрел на два объеденных водой и рыбами девичьих трупика, делавших жалкие попытки расчесать обесцвеченные солью волосы раковинами гребешков. Девицы прихорашивались, как могли, в ожидании справедливого решения их горьких судеб. До бедняжек так и не дошло, что исчезнувшая вода ничему не положила конец и ничего не решила. Вода просто испарилась, ушла под землю, просочилась в бесчисленные и бездонные норы-червоточины, испестрившие берег за спиной Кея. Ракушечник напоминал хорошенько изгрызенный червями сыр. Сделаешь неверный шаг – и ухнешь в самую пропасть и в темноту, к земным корням, нависшим над небом Четвертого Круга. Караванщики называли это место Сквозными Дырами.

Стремительно темнело, словно иссохшая корка бывшего морского дна жадно сосала кровь из заката. Еще минута, и в колеблющемся воздухе над солончаками остался лишь слабый карминовый след, а затем угас и он. Загорелись глаза утопленниц – начинка фосфорических раковин, неоновый след кочующего с теплым течением планктона. Кей отшвырнул маленький, не больше ногтя, окурок, сплюнул, встал, развернулся и пошел туда, где мерцал далекий и неуверенный огонек костра – вспыхивал и гас, словно пламя на сквозняке, хотя тяжелый воздух над солончаками был неподвижен. И все же что-то сквозило там, приоткрывались невидимые двери. Кей шел, осторожно ступая в обрушившейся на мир темноте, тщательно выбирая, куда поставить ногу. Юноша не знал, что случится, если он провалится в одну из червоточин. Возможно, ничего. Возможно, вечное падение в никуда. Проверять на деле ему не хотелось. Ночь поднималась с земли и окутывала его лодыжки, поясницу, плечи, а вместе с ночью поднимался туман. Холодные языки льнули к идущему, кружили, не отпускали и почти уже скрыли неверный огонек костра. Кей ускорил шаги.

Впрочем, все это случится намного позже, а пока…

Герда так долго ждала этого дня. Так долго, что ожидание успело стать привычным, и смысл, казалось, был уже в само́м ожидании. Когда ожидание длится не месяцы – годы, событие, как правило, разочаровывает. «Это разочарование, – сказала себе Герда, – просто разочарование, эта пустота и тоска, и нежелание надавить на спуск. Сейчас пройдет».

Глаза Джейкоба и волосы посветлели. Странно. Обычно с возрастом волосы темнеют, словно на них налипает житейская грязь, налипает и уже никак не отмоется. А Джейкоб будто непрерывно смотрел на ясное и холодное северное солнце. В остальном он мало изменился. Ну, подрос. Герда тоже подросла.

Палец никак не желал подчиняться, и тогда Герда, до боли закусив губу, постаралась вспомнить: вот Миранда мечется в постели в бреду. Руки ее покрыты ожогами – добрая булочница пыталась разгрести завал, еще дымившиеся балки и обломки мебели, чтобы спуститься в погреб Шауля, и двое дюжих парней из соседней лавки вместе с Иенсом не смогли ее удержать. Вот она шепчет, бормочет, твердит в бреду, отталкивая руки Герды и смоченное в уксусе полотенце: «Слуга Королевы… Оставь его, Слуга Королевы! Не тронь моего Шауля, я все тебе расскажу…» А вот и сам Шауль. Тела его так и не нашли. Все в подземной части лаборатории выгорело дотла, начисто стерло взрывом. Поэтому его можно вспоминать живым, сутулого старика в широком плаще, вечно покашливающего – он курил трубку, знал, что табак вредит здоровью, да все никак не мог бросить. Вот он протирает очки, снимает с полки книгу и кладет на конторку перед Гердой. Сама Герда сидит на стуле, болтает не достающими до пола ногами, грызет леденец из жестяной банки, кисловатый, с едва заметным привкусом пыли. Шауль тычет в страницу узловатым пальцем и говорит: «Давай же, девочка, читай». Герда охотней съела бы еще один леденец, однако старик добрый, нельзя его огорчать – и она, сморщив от усилия лоб и высунув кончик языка (язык в розовой анилиновой краске от съеденного леденца), с усилием разбирает литеры старинной азбуки.