Хозяин женского общежития

Вот и все, точка в моем мимолетном увлечении поставлена. И слава богу это произошло до того, как я поверила, что действительно нравлюсь Харви. Надо бы сказать Кэнди спасибо. Я смотрю на ее расплывшийся макияж, резко контрастирующий с милой натянутой улыбкой, и решаю, что сделаю это как-нибудь потом. А она говорит:

— Давай выпьем по молочному коктейлю, мы же с тобой подружки.

Ага, держи друзей близко, а врагов еще ближе, да?

— У нас же толстые жопы, — напоминаю я, и Кэнди вмиг мрачнеет лицом.

Глава 8

Часы показывают семь, и внутренности делают сальто. Я так и не пошла на свидание, и теперь сижу и представляю, как мой господин бедный и несчастный страдает в одиночестве в библиотеке. Но спустя секунду воображение рисует толпу поклонниц рядом, и я успокаиваюсь. Все с ним в порядке. Уж что-что, а один он точно не останется.

Перечитываю конспекты. Скоро зачет по истории искусства. Надо подготовиться. Какие бы страсти ни разгорелись у нас в кампусе, учебу никто не отменял.

Мы с Риной сидим за одним столом и грызем печенье из пакета. Она со мной на одном факультете, как и я, возомнила себя художницей. И зачет нам сдавать одновременно. Сейчас закончим с теорией и перейдем на практику. Надо нарисовать три десятка зарисовок на тему «простые вещи в новом свете». За последние пару дней я не нарисовала ни одного. Так и придется в последний момент нагонять.

Я кидаю взгляд в конспект Рины. Она пишет, как учительница английского несмотря на то, что наш язык ей не родной. Выводит каждую буковку, старается, и по ее заметкам я расшифровываю свой собственный корявый почерк. Рисовать я умею хорошо, а вот с быстрым письмом у меня проблемы. Помню, как-то оставила парню номер в кафе, а он через пару дней нашел меня в школе, подошел и спросил:

— Это девять или восемь, а это один или семь? Ну и как я должен тебе звонить?

Упс…

Ближе к восьми мой смартфон неожиданно оживает. На дисплее отображается незнакомый номер. Минуту я вспоминаю, не собиралась ли на днях от кого-нибудь скрываться. Вроде все в порядке. Кредит в банке на мамино имя, из бывших у меня только Стэн, но он сам меня бросил. Должно быть, кто-то ошибся номером.

Я принимаю звонок и говорю:

— Алле?

— Лея? — уточняет до ужаса знакомый бархатный баритон. Сердце тут же проваливается в желудок, и я сбрасываю звонок.

Лея — это я. Если точнее Лея Бернадетта Дюваль. Не спрашивайте. По маминым версиям, мой отец один раз был французом, один раз канадцем, один — бельгийцем и целых три раза немцем. Но скорее всего он просто дурак.

Проходит три секунды, и мой телефон снова тренькает. Номер тот же. Я обращаю взгляд вверх, то ли безмолвно взываю к Богу, то ли выслушиваю, не шпионит ли за мной Кэнди. Затем смотрю на Рину.

— Это Он? — спрашивает она, делая акцент на последнем слове. Даже не Он, а ОН.

— О ком ты? — переспрашиваю я, стараясь выглядеть максимально расслабленно.

— О НЕМ, — говорит она, расширяя раскосые глаза так сильно, что весь ее азиатский шарм разом куда-то испаряется.

— Неа, — говорю я и принимаю звонок.

— Не бросай трубку! — строго велит мне господин.

Я молчу, слушаю внимательно.

— Почему ты не пришла? — требовательно спрашивает он. — Я велел тебе в семь быть в библиотеке.

— Прости, повелитель… — начинаю я, но он перебивает:

— Господин.

— Прости, господин, я вела себя плохо, — говорю я. — Я приму любое наказание.

Глаза Рины расширяются еще больше, и я боюсь, что они вот-вот выскочат из орбит, а потому закрываю их своей рукой. Рина в недоумении отшатывается.

— Ты чего?

Я отмахиваюсь от нее и слышу в трубке:

— Завтра в шесть мы играем с командой другого университета. Я хочу, чтобы ты пришла. Если не придешь сама, я притащу тебя туда насильно и привяжу к сидению веревкой. Ты меня поняла?

От его слов все тело покрывается мурашками. Я краснею и с трудом дышу. Воображение дает мне в полной мере прочувствовать, как веревки впиваются в тело, и низ живота слегка потягивает. Так, ну-ка хватит! Мы не настолько близки, чтобы позволять ему подобное.

— Я приду, мой господин, — обещаю я.

— Смотри у меня, — заканчивает он разговор угрозой и сам сбрасывает звонок.

Черт! Как это было волнующе.

— Кэндис тебя убьет, — разделяя слова пищит милашка Рина.

— Эй, — одергиваю я ее. — Он мне угрожал, ты же слышала! У меня нет другого выбора.

Однако выбор есть: пойти добровольно или быть насильно привязанной к месту на трибуне. И я даже не знаю, чего хочу больше. Но договор с Кэндис никто не отменял. Потому на следующий же день я ловлю ее в университетской столовой и заявляю, что хочу посмотреть матч.

— Вперед, — пожимает она плечами. — От меня-то тебе чего надо?

Я забираю с ее подноса пироженку и перекладываю к себе.

— Ты худеешь, — напоминаю я. — Там будет Дрейк. Разве ты не хочешь за ним присмотреть, а то мало ли что.

— Наезжаешь на меня? — спрашивает Кэндис, тыча себе пальцем в грудь. — Я говорила, ты мне не соперница. К тому же, он будет на поле, и я тоже там буду. А где будешь ты?

«Привязанной к трибуне» — проносится в голове, но эту мысль я не озвучиваю.

— Значит, ко мне претензий нет? — уточняю я.