Хозяин жизни

Вообще-то это должен был учесть Артур, когда придумывал эту часть свадебного торжества на второй день. Но он баню обожает, поэтому моего мнения никто не спрашивал. Артур, молча кивает, продолжая перерывать сумку, в поисках всего необходимого для посещения парной.

Муж садится на край постели, вытряхивая все отделения и карманы сумки. По всему видно, что Артур на меня все еще злится. Подползаю к нему и обнимаю со спины за плечи.

— Да ладно тебе, хватит дуться.

— Ты повела себя очень некрасиво, Маша, — опустив голову и ломая пальцы, произносит муж, ко мне не поворачивается. Отпускаю его, поджимаю губы и слегка отползаю в сторону.

— Мой папа, он — чудесный человек.

Памятник бы ему поставить, да дорого нынче из бронзы ваять. Вслух-то я, конечно, этого не говорю, произношу совсем другое:

— Я понимаю, Артур.

Но муж не успокаивается, а еще сильнее заводится.

— А ты, Маша, с какого-то перепугу разговаривала с ним совершенно недопустимым тоном. В древние времена за меньшее со скалы скидывали.

Ах, вот чего с такой кислой физиономией желает мой муж — скинуть меня с горы. А лучше на костере прокоптить с ритуальными танцами и песнями. Сжечь рыжую ведьму, чтобы папе не перечила!

— Ты знаешь, что четыре года назад, я чуть не умер?

— Нет, — пожимаю плечами, — откуда мне знать, если ты никогда про это не рассказывал.

— Моя мать — знатная паникерша, когда что-то случается, она совсем перестает соображать. У нее руки трясутся. А Данилович, ну он делает только то, что скажет ему мать. В общем, я тогда еще с ними жил. В один прекрасный день у меня тошнота, рвота, живот болит, температура высокая пошла. Врача вызывать не стали. Решили сами справимся. Она боялась, как огня инфекционной больницы, мол, там еще хуже, чего подцепишь. А я уже бледный был. Совсем никакой. Ну мать, когда в полной панике и не знает, что со мной делать, она вспоминает, кто мой настоящий отец, и звонит ему. Это у нас высокая степень опасности так определяется, ну или наивысшая степень необходимости материальных вложений. Он сразу почувствовал, что дело дрянь, все дела бросил, примчался.

— Почему у вас фамилии разные?

— Это она так захотела, чтобы легче семью было изображать. Поначалу-то я Дусманисом был. Ох, батя злился, жуткая история. В общем-то, изменить фамилию ребенку по заявлению одного из родителей без учета мнения другого вполне возможно. Папа был против того, чтобы мне меняли фамилию. По его мнению, желание изменить фамилию было вызвано просто личной неприязнью к нему бывшей жены. Она все преподнесла очень умело, что в семье сложилась неблагополучная ситуация, и она категорически против общения меня с отцом. Она была очень агрессивно настроена по отношению к бывшему супругу, даже опеке приходилось вмешиваться. Ненавижу те времена. А все из-за того, что папа ее никогда не любил. Я его как мужчину понимаю. Насильно мил не будешь. С того времени много лет прошло. Много воды утекло. Не получив согласия опеки на смену фамилий, моя обиженная мать отправилась в суд. Наш семейный позор продолжался. Однако наш районный суд с доводами моей матери согласился и вынес решение в ее пользу, разрешив поменять фамилию несовершеннолетнему ребенку без согласия отца. Мне иногда кажется, что она до сих пор не может простить ему, что так сильно любила. Но сейчас это все в прошлом, они даже общаются иногда. И она не чурается брать у него денег.

— Ужас какой, — не замечаю, что все это время жевала нижнюю губу. — Представляю, как тебе было больно, ты ведь и папу, и маму любишь.

— Обиженная женщина способна на многое, Маш, — пожимает плечами, застыв с сумкой в руках. — Думаю, имей в то время отец авторитет, который он имеет сейчас, никакой суд ее бы не послушал, но это же почти двадцать лет назад было.

Я только вздыхаю. Чувства Надежды Васильевны мне понятны. От Дусманиса подкашиваются колени, а дыхание перехватывает, и если именно он решил развестись, ребенок — это было то единственное, чем она могла его задеть. Я очень волнуюсь, когда мы говорим о нем. Внутри, что-то горячее тлеет.

— Так вот, Маш, тогда, четыре года назад, мне до летального исхода было рукой подать. Отец, как увидел, как я кручусь от боли, да правый бок держу, он сразу понял, что у меня приступ аппендицита. У меня там уже гной пошел. Батя меня схватил и в машину, и прямо на операционный стол к лучшему хирургу, не мешкая. А эти двое все причитали, за что нам такое горе. Черта вспоминали и сглазивших меня соседей.

— Это было четыре года назад? — едва шевелю губами, вспоминая, что именно столько прошло времени с того момента, когда я целовалась с его отцом.

— Да. Он тогда со мной сидел сутками, боялся отходить, думал если уйдет, то врачи перестанут стараться, и я сдохну. Тогда сумасшедший день был. У него, представляешь, — смеется Артур, поворачиваясь ко мне, — мало того, что какой-то малолетка прямо под домом машину поцарапал ключом, так в стенку бара, как раз в тот самый день, джип въехал.