Хозяйство света

А затем я заметила ее — ростом со среднюю собаку, но похожа на кошку, только уши побольше и глаза страшные. Она припала к валуну у разрушенного монастыря словно Иоанн Креститель, отвергающий утешение.

Виверра.

Я отважилась подойти поближе, но она не бросилась наутек, а приготовилась к прыжку.

Так мы таращились друг на друга, а затем она тихо улизнула в нору за валуном.

Я — наполовину виверра, наполовину мышелов.

Что мне делать с диким и прирученным? С диким сердцем, которое хочет на свободу, и прирученным сердцем, которое хочет вернуться домой. Я хочу, чтобы меня держали. Я не хочу, чтобы ко мне приближались. Я хочу, чтобы меня брали на руки и приносили на ночь домой. Я не хочу выдавать, где я. Я хочу, чтобы у меня было место в скалах, где никто не сможет меня найти. Я хочу быть с тобой.

* * *

Раньше я была безнадежным романтиком. Я по-прежнему безнадежный романтик. Я верила, что любовь — наивысшая ценность. Я по-прежнему верю, что любовь — наивысшая ценность. Я не надеюсь стать счастливой. Я не воображаю, что найду любовь, что бы она ни значила, и не надеюсь, что если найду, стану от нее счастливой. Я не думаю, что любовь — ответ или решение. Для меня любовь — сила природы, мощная, как солнце, необходимое, безличное, огромное, невозможное, обжигающее, но оно согревает, иссушает, дает жизнь. А когда выгорает, планета гибнет.

Моя маленькая жизнь вращается по орбите любви. Я не смею приблизиться. Я не мистик, который ищет последнего причастия. Я не выхожу из дома без крема от загара. Я защищаю себя.

Но сегодня, когда солнце повсюду и все цельное — лишь собственная тень, я знаю, что настоящее в жизни, то, что я помню, что верчу в руках, — это не дома, банковские счета, награды или звания. Я помню любовь — всю любовь: к этой грунтовке, к этому восходу, ко дню у реки, к незнакомцу, которого встретила в кафе. Даже к себе, кого любить труднее всего, потому что любовь и самолюбие — не одно и то же. Быть самолюбивой легко. Полюбить меня такую, какая есть, — трудно. Неудивительно, что мне странно, если это смогла ты.

Но любовь — то, что берет верх. На этой раскаленной дороге с колючей проволокой по сторонам, чтобы козы не отбивались от стада, меня на секунду озарило, для чего я здесь: верный признак того, что я сразу потеряю обретенное.

Я ощутила цельность.

* * *

У монастыря я позвонила в колокольчик, прочитав объявление с просьбой о терпении.

Вскоре дверца над деревянной решеткой открылась, и я увидела лицо монахини. Она отодвинула засовы и впустила меня, произнося любезности, которых я не могла понять. Она вытянула полу облачения из-за пояса и протерла стул, на котором и так не было ни пятнышка. Я села, она поклонилась и жестами предложила мне попить, а я кивнула и улыбнулась, и она принесла мне поднос с густым кофе, тонким печеньем и вареньем из лепестков роз, растущих в ее саду.

На подносе стояло две чашки. Я подумала было, что монахиня хочет составить мне компанию, но она удалилась. Я вынула деньги и пошла в часовню сделать пожертвование. Внутри была женщина — преклонив колена, она молилась.

— Извините, — сказала я, — я не хотела мешать вам.

Ты улыбнулась, поднялась с колен и вышла на солнце. Возможно, так на твое лицо упал свет, но я подумала, что уже видела тебя, где-то очень давно, на дне моря. Где-то в себе.

Иногда свет так силен, что пробивается к морскому дну.

— Я думаю, здесь и ваш кофе тоже, — сказала я.

Ты села рядом, и я заметила твои руки — длинные пальцы с выразительными суставами; если ты прикоснешься ко мне, что произойдет?

Я стесняюсь чужих — после всех этих лет на одинокой скале с Пью. Навещала нас только мисс Скред, но она — не типичный представитель человеческой породы.

Так что сейчас, встретив кого-то нового, я делаю то, что умею:

Рассказываю тебе историю.

Пью

и я сидели на полу у растопленной печки. Мы смазывали и чистили движущиеся части инструментов. Пью отвинтил медные ручки и подвижные рамки, поднял стекло и отцепил хрупкие стрелки, что дрожат от приливов, отливов и перемены ветра.

Каждый год в начале зимы Пью открывал все кожухи инструментов и развинчивал все болты и винты, чтобы капнуть чистым маслом на всю их механику.

Ему не требовалось видеть, что делает. Пью просто знают, говорил он, как рыба умеет плавать. Пью рождены для Хозяйства света, и хозяйство света они вели.

Случилось это довольно странным образом, как легко догадаться, когда старый Иосая Мрак искал своего первого смотрителя.

* * *

Когда старого Мрака обстоятельства загоняли в угол, он бросал им вызов и шел на прогулку. Он свято верил, что один вид движения поспособствует другому. Стало быть, в тот день в Сольте он все шел и шел и, разумеется, встретил человека, собиравшего паутину.