Храброе сердце

— Я стал заботитца о семье с восьмилетнего возраста, — говорит он. — Мне кажетца, я знаю, как будет лучше. Или ты так не считаешь?

— Нет, — отвечаю я, — ну, што ты, я совсем не это имела в виду...

— Нам не нужна ничья помощь, — говорит он. — Што ж, им лучше бы не искать воду. У нас нет запасов.

— Я буду смотреть, пока они не скроютца из виду, — говорю я.

Он кивает. Кидает мне увеличитель.

— Подай сигнал, если они двинут в эту сторону, — говорит он.

— Эй, Лью?

— Чего?

— У нас тобой, между нами...всё нормально, правда?

Улыбка не затрагивает его глаз.

— Ну конечно.

Он пришпоривает Рипа и они скрываютца за холмом.

Наш лагерь располагается с подветренной стороны лучшего ветролома на лиги вокруг - большой холм из четырехколесных, созданный еще во времена Мародеров. У нас был один такой холм в Серебряном озере. Па объяснил нам, что эти груды железа, должно быть типа какие-то технологические штуковины, которые в своё время изготовляли Мародеры. Эту свалку давным-давно покрыла земля. И, казалось, будто это обыкновенный холм, повсюду одна земля да трава, которые прячут содержимое. Но с подветренной стороны, можно увидеть куски и обломки ржавого автомобиля. Капот здесь, багажник там.

Мы устроили стоянку по другую сторону, в рощице низеньких сосенок и где есть вода. Так близко от свалки, што можно ожидать, што вода будет с ржавчиной, но ничё подобного. Однако, это всего лишь лужа, в которой хватает воды на нас и лошадей.

Я слезаю с Гермеса и карабкаюсь вверх на холм. Я направляю увеличитель на запыленную дорогу. Проходит немного времени, прежде чем я хорошо могу рассмотреть путешественников. Вдоль тропинки тащатца три повозки. Первой едет старуха на диком кабане, волосы растрепаны и завиваютца. Следом, мужчина с женщиной, в повозке, запряженной мулом. Она отгоняет мух от ослабшего ребенка, лежавшего у неё на коленях. Замыкает караван девушка примерно моего возраста, едя на трехколеске.

Я жду. Они слишком далеко, штобы меня заметить, кроме того, я очень хорошо спряталась. Однако, возница, управляющий мулом, поднимает голову. Поворачивает её в моем направлении. Может быть, солнце пускает солнечного зайчика от моего увеличителя. Мимолетный взгляд, затем он поворачивает свое лицо в направлении движения своей повозки.

На его лицо страдание, кожа болезненного желтого цвета. У него вид человека, который оставил всякую надежду на обочине дороги длинного пути. У всех плачевный вид. Все они похоже чем-то больны. Может быть кровь в легких, а может и того хуже. Но честно говоря, мы не хотим, штобы они останавливались и клянчили воду.

Старики. Слабые мужчина и женщина. Молодёжь больна. Прямо как в другой повозке, пересекающей Пустыню. Никто из них не выглядит подходящим для путешествия по хорошим дорогам. Позволяя себе только такие. Лью прав. Люди движутца на запад.

Я гадаю почему.

Встречаютца не только повозки, но и одинокие путешественники. Мы нашли останки одного парня. Ну, не совсем мы. Неро нашел. Его пожирали любители мертвечины. Шакалы и Стервятники, поэтому я не много могу сказать о нем. Только цвет его волос да размер обуви. Ботинки мертвого парня оказались добротными и подошли по ноге Томмо. Нельзя себя чувствовать хорошо, забираю што-либо у мертвецов. Но парню больше бы не пришлось топтать землю, а Томмо нужна была обувь. Мы похоронили бедолагу под грудой камней и Лью сказал несколько благодарственных слов над его могилой.

Я наблюдаю до тех пор, пока не становитца окончательно ясно, што караван не собиркаетца делать привал. Затем я поворачиваю и, объезжая склон, направляюсь к лагерю.

Единственным, што было хорошим во всем этом. Оказалось, што Томмо гений в готовке. Айк обучил его на кухне «Одноглазого», на которой они пропадали с утра до ночи, день за днем, штобы прокормить усталых путников.

Он шарит и тушит. Помешивает и пробует на вкус. Он режет, крошит, и кипятит. А потом он достает щепотку чего-то из своего травяного мешочка и посыпает этим похлебку, варившуюся в котелке, и наши рты наполняются слюной. Мы уже некоторое время едим одних сверчков да ящериц, которые не утоляют нашего голода. Томмо с легкостью справляется с приготовлением волкодава и, на этот раз, мы легко набиваем наше брюха до отвала.

Вот, что странно, по совести сказать, но меня не особенно-то и мучил голод. Да, именно так, и мой желудок тоже. Похоже, мне как-то было плевать. Я отдала половину своей порции Томмо.

День клонитца к ночи. Мы в окружении сосен. Их пересохшие иглы колышет теплый ветерок. Воздух наполнен приятным ароматом хвои. После того, как Томмо заканчивает готовить, мы поддерживаем небольшой костерок, не столько для тепла, сколько для уюта.

Я сижу под деревом, в сторонке от остальных. Потребовалось вскипятить три котелка воды, чтобы смыть кровь волкодава с моей одежды. Я в одном нижнем белье, сижу, завернувшись в одеяло, пока с одежды сушитца на веревке и с неё стекает вода.

Мои кости ломит от усталости. Я давно хочу спать. Но сон всё никак не приходит. Да я и не позволяю. Не смею.

Я ощущаю как тени сгущаютца.