Храм

— Это уж точно, вы правы. Но этому вы меня научили, а не наоборот.

Его взгляд взлетел в высокое небо агонизирующей голубизны.

— Да… Именно в нас сокрыта основная причина всех наших бед, — повторил Фернандо.

— И во всем этом присутствует Господь Бог?

— Бог?

— Посмотрите на это пространство перед нами!.. Такое впечатление, будто Земля необъятна, хоть на Млечном Пути она выглядит как крошечный шарик, да и вся наша галактика — не более, чем песчинка в космосе. Тогда для чего все это космическое пространство? В чем его назначение? Если только в том, чтобы принять наши бедные души, так этого в миллиард раз больше, чем надо… Но если и вправду Бог создал мир, так почему Он его задумал таким огромным?

— Ах, странник!.. У меня есть ответ. Пустота — вот что тревожит, именно она заставляет нас искать близость с себе подобными. Прижимаемся друг к другу, чтобы не чувствовать себя одинокими, крошечными. Строим соборы, чтобы заполнить свою жизнь. Некоторые сумасшедшие пишут книги, чтобы прийти почти к тому же… Говоря по правде, желая пробудить в нас любовь, Бог не нашел ничего лучше бесконечного пространства.

Я тогда не попрощался с Фернандо и утром следующего дня пришел в дом Джильды. Джильда мыла лестницу перед входом рядом с мимозой, согнувшейся под тяжестью созвездия цветов.

— Где ваш брат? — спросил я после того, как поприветствовал ее.

— Ну, как ты думаешь, где еще он может быть? В соборе, черт возьми!

Жизнь вернулась в привычное русло. «Все встало на свои места», — подумал я в ту минуту. Ну, вот и хорошо, и этого вполне достаточно. Я остался доволен.

— До свидания, Джильда! Удачного вам дня!

Этим утром я так и не навестил Фернандо. Возможно, не увижу его больше никогда. Но для себя решил, что буду вспоминать о нем так, как он просил: «Улыбаясь и смеясь, ведь именно так я буду вспоминать о тебе».

Автобус номер 282, в последний раз. Направление — столица и офис Нади, куда я ворвался как смерч во время обеденного перерыва. Она — в кругу коллег — приготовилась впиться зубами в бутерброд.

— Я ее похищаю! — воскликнул я.

Все пристально смотрели на меня. Я быстро все уладил.

— Во второй половине дня Нади не будет! И на завтра она берет отгул. Вы не могли бы сообщить об этом начальству?

— Негодник, ты хочешь убедить заинтересованное лицо…

— Пошли! — прервал я ее, схватив за руку. — Не будем терять времени!

И я поднял ее на руки, как ангела.

Два дня безумия в вихре богемной жизни в кафе и всепоглощающих вздохов в алькове. Долгая ночь в отеле «Ритц», что украшен темными пятнами «морской пенки», и во всех тех «высоких местах», которые я посетил когда-то, блуждая как тень, и тех, которые избегал. Лa Чуэка, вотчина Педро Альмодовара, где во время обеда ноги покоятся в теплом песке; квартал писателей, где Лопе де Вега произвел на свет тысячу пятьсот произведений и пятнадцать душ детей; та же лихорадка охватила и меня. Испив осевший пар роскошных гостиниц, в хрустальном баре отеля «Урбан» под огромной чарующей итальянской люстрой я чуть было не сказал Наде, что хочу жить с ней вместе. Такое вот сверкающее сиюминутное ощущение молодости! Затем мы кочевали по мрачным тавернам, позволяли китаянкам на Главной площади массировать нам ноги, танцевали в темных сырых катакомбах «Театро де Лас Акуас» под музыку рок-группы «Чамбао» или что-то в этом роде, певшей о трагедии иммигрантов, которые тонут во время плавания на воображаемый иберийский остров Аркадия. Мы переходили из одного бара в другой, снова и снова. От шумного веселья с музыкой и танцами до потешного шоу любопытных дам в «Гула-Гула». Наши бодрые тела и горящие взгляды сплетались в стремительном порыве под аккомпанемент известных припевов, которые возвращали нас в студенческие времена на Мальте или задолго до них, когда все слушали Шанайю Твейн, Бон Джови, «Уайт Таун», Даруда и его «Торнадо»… Надина юбка цвета сапфира слегка приподнималась, и у этой юбки была короткая как дрожь, как электрический разряд, история. I could never be your woman.[23] Ночь запомнилась вплоть до перламутровых блесков, что делают ее вечной.

На следующий день мы обедали в одном из заведений под вывеской «Музео-дель-Жамон», где с потолка свисают окорока. Стоя съели окорок-дыню. Солнце снаружи лизало наши тарелки, наши руки, которые находили друг друга на стойке бара. Ногти Надиных пальцев были лилового цвета.

— Останься хотя бы на День Сан Исидро, — предложила она.

Это грандиозный праздник в честь святого покровителя Мадрида: целую неделю идут концерты и спектакли, фейерверки, всевозможные развлечения, ночные балы на открытом воздухе и народные гуляния на лужайке Сан Исидро. Еще один мимолетный порыв — ведь мне так нравилось быть вместе с Надей, — от которого я поспешил избавиться, чтобы раствориться в благотворной для писателя тишине.

— Будет множество коррид! — снова воодушевилась она. — Надо, чтобы ты хоть раз в жизни увидел корриду.

— Коррида меня мало интересует…

— Но ты же пропустишь потрясающую книжную ярмарку в парке Ретиро.

— Ты никогда не угомонишься!

— Да, это точно. Ну, что ж, увидимся через восемь лет, как обычно?