Храм

— Парень, ты задаешь слишком много вопросов! Смысл, значение?.. Вот невидаль! Да этого никогда не постичь. И незачем тут голову ломать. Вселенная не знает, куда катится, вот и мечется как флюгер, а у нас от этого головокружение. Поверь мне, заниматься делом — вот что действительно важно! Займись чем-нибудь, и тебе будет намного легче. Сразу почувствуешь, как все станет на место!

Со второй недели моего пребывания в Мадриде, после шести дней отдыха и размышлений, я присоединился к Фернандо — начал работать вместе с ним.

Следуя его инструкциям, я рубил зубилом, долбил молотом, паял, а ступеньки склепа уже мостил плитками сам, наугад. Но все это не доставляло ни малейшего удовольствия, наоборот. Пытаясь забыться, смягчить душевную боль физической пыткой, я тупел как бык. Испытал на собственной шкуре этимологию слова «работа» (с латинского tri palium означает орудие пытки в виде трезубца), что пронизывала мои вены, напряженные до предела руки. В конце дня горели все мышцы. Где же этот старик черпал силу, которой мне так не хватало?

Старик насмешливо смотрел на меня, хоть каждое его движение было наполнено заботой и любовью, сдержанным великодушием. Меня восхищало его великодушие, без сомнения исходившее от мудрости, умения сосредоточиться всем своим существом на одной-единственной задаче. Его сияние на протяжении долгих часов не ослабевало: сияние любви от хорошо сделанной работы.

— Хорошо, добросовестно работать — значит любить мир, — проговорил старик нараспев хриплым голосом. — Люди, по обыкновению, ни во что не углубляются. — И тут он искоса глянул на меня, измотанного до бесчувствия.

Фернандо скрывал ревматизм, который атаковал его конечности, почки. Покрытая трещинами кожа делала его лицо похожим на пергамент, но при большой нагрузке под струями пота она, казалось, разглаживалась, подобно старым камням, что сверкают под весенним дождем. Мое терпение очень быстро иссякало, и пока старик тянул время, прежде чем приступить к работе, мне уже хотелось ее закончить. Он не спешил переходить к отделке. Отодвигая завершение своего памятника — своего мавзолея, — он убеждался в некоем бессмертии.

Где и как жил этот странный человек, хрупкий как сухарь, что крошится на краю бездны? Какое прошлое, какие тайные раны он зарывал под тоннами бетона? Глазами и непокорностью к общепринятым нормам он напоминал мою мать, хоть я ему ничего не рассказывал о ней. Словно светолюбивый тростник.

Вечером, когда я уже был полностью измотан, он без моей помощи закончил установку одной из тех колонн, что поддерживали строение. Отступил на несколько метров, желая смерить взглядом результат, и заявил:

— Нехватку знаний о правилах архитектуры я восполняю излишком цемента. Буду, как всегда, действовать по наитию…

Конструкция кренилась. В ней было что-то от Пизанской башни и тростника: хоть она и клонится, но уж точно никогда не сломается. В глазах старика вспыхнул, как молния, фиолетовый блеск — единорог остался доволен. Он коснулся левой рукой подбородка и добавил задумчиво:

— Да! Я все делаю интуитивно, так любящая мать воспитывает свое дитя.

Он учил меня ценить неспешность.

— Вот уже несколько дней я наблюдаю за тем, как ты работаешь, мой мальчик, тебе обязательно надо научиться терпению. Иначе все будет немило, и ты надорвешься от работы. Именно поэтому я не езжу в Мадрид: там у людей никогда нет времени! Все куда-то спешат, куда-то опаздывают… и за чем же они бегут? Срочность — это не что иное, как изобретение, просто иллюзия. Ну, зачем торопиться? В любом случае, конечный пункт у всех один, всем хорошо известный. Главное, на пути к концу жизни найти что-то увлекательное.

Устанавливая временные подмостки из досок и медных труб, которые надо было закрепить с помощью нескольких крепежных муфт, я исступленно надрывался.

— Вы же знаете, я — не профессиональный рабочий! К тому же я никогда не отличался способностью собирать самодельные конструкции. Ведь я же могу назвать это самоделкой…

Дон Фернандо захохотал, обнажив во рту целую долину из пеньков и дыр. Он смеялся от всей души.

— Вот видишь, не всякий турист отважится зайти на эту интригующую стройку. Кстати! Час назад, пока ты дрых в своем позолоченном отеле, сюда забрела одна парочка с фотоаппаратом, похоже, французы. Щелк! Щелк! Потом увидели меня и тут же сбежали. Должно быть, приняли меня за нищего… Заметь, исчезли, как само собой разумеется.

Старик стал надевать на себя невзрачное широкое пальто из темно-синей шерсти, забрызганное краской и покрытое пылью, потом — шапку того же кирпичного цвета, что фасад собора. Штаны были подвязаны шнурком. У моей матери он, разумеется, получил бы выговор.

— Ты — тоже турист! — продолжил он чуть шаловливо. — Но, в отличие от тебя, у этих туристов, что приезжают сюда, желая увидеть страну, совсем нет времени на то, чтоб узнать меня. Как только они меня заметили, сразу же исчезли. Испугались, что я отъем толику их свободного времени. Люди не сознают, что упускают, когда ведут себя вот таким образом.

— А где люди ведут себя иначе?