Храм

— Конечно, мы с ним довольно часто встречаемся. Сейчас Эрнст мне очень нравится. Наверно, это потому, что на самом деле он гораздо лучше, чем все мы думали. Три года назад, когда ты был с нами, все были настроены против Эрнста, а это несправедливо, потому он, возможно, и относился к нам с подозрением. Он сделался застенчивым и постоянно притворялся… — Вилли помедлил, а потом добавил: — Тебе, конечно, известно, что Ханни, мама Эрнста, умерла?

Первой реакцией Пола на это известие было чувство обиды за то, что Эрнст ничего ему не сообщил. Бесстрастным голосом он спросил:

— Эрнст очень расстроился?

— На полтора месяца он заперся в том огромном доме на Альстере и никого не желал видеть. Потом, когда он вышел, он, похоже, сильно изменился. Первым делом он взял на себя руководство семейной фирмой, чем и объяснил то, что ни с кем не виделся. Надо было множество дел привести в порядок, а его отец стал совсем дряхлым стариком и работать не мог. Но в конце концов Эрнст все-таки пригласил к себе в гости старых друзей, и нам он показался гораздо более покладистым и дружелюбным, более гостеприимным, чем когда-либо прежде. На той вечеринке, куда пришло много народу — некоторых я никогда раньше не видел, — большой неожиданностью для нас с Иоахимом стало то, что там было огромное количество выпивки и еды. Все мы страшно напились — особенно Эрнст, который очень веселился. Вдобавок он сделал то, чего никогда не сделал бы раньше — пригласил одного своего молодого друга, который играет на скрипке в новом баре в Санкт-Паули (ты обязательно должен туда сходить) — литовского скрипача по имени Янос Соловейчик. При жизни Ханни он так никогда бы не поступил, сам знаешь. А в последнее время Эрнст стал проявлять настоящее великодушие, самую настоящую щедрость! Он даже дал мне немного денег, чтобы я смог заплатить за лицензию на преподавание английского. Ты, конечно, скажешь, что я не настолько хорошо знаю английский, чтобы его преподавать.

К нему почти вернулись прежние смешливость с болтливостью. Но тут он поднялся из-за стола.

— Ну что ж, я должен тебя покинуть, — сказал он. — Пора идти учиться преподавать английский.

Пол ненадолго задержался за столиком, чтобы расплатиться по счету. Пока он расплачивался, вернулся Вилли, с озабоченным видом.

— Вообще-то на занятия мне еще рано, — сказал он, вновь садясь на свое место. — Пол, кое-что я тебе еще не рассказал.

— Что?

— Я сказал тебе не всю правду. Боялся, что ты будешь огорчен. Я очень из-за этого переживал.

— В чем дело?

— Дело в том, что у меня есть Braut. Ее зовут Гертруда. Мы с Гертрудой скоро поженимся.

Моментально изгладилась вся память о прошлом. Стерлись в голове Пола образы Вилли на первой вечеринке в Иоахимовой квартире и Вилли, бросающего мяч Иоахиму в Schwimmbad. Пол взглянул через стол на Вилли, который уже улыбался ему в ответ — застенчиво, боязливо, почти как девушка. Пол спросил:

— Она случаем не блондинка с косичками, а глаза у нее не голубые?

Вилли громко расхохотался.

— Да, и то и другое верно, но косы уложены у нее на затылке кругами, как каравай, так что не сразу и видно, что это косы.

— А глаза голубые, как у тебя?

— Да! Да! Какой ты умный, Пол! Откуда ты это знаешь?

— А очки она, как ты нынче, носит?

— У нее есть очки, но надевает она их не чаще, чем это необходимо. По-моему, она глуповата, но не так глупа, как я. Я не люблю, когда она прячет глаза за очками. Она это знает, поэтому их и не носит.

— Как ты познакомился с Гертрудой?

— В Медесе. Правда, родом она не оттуда. Она отдыхала там с друзьями из Вены. Она такая добрая и внимательная, Пол. Так замечательно трудится для партии.

— Для коммунистов?

— Да нет же! Не в Вене. Это просто смешно. Для нацистской партии, — сказал он, очень громко расхохотавшись.

У Пола возникло такое чувство, будто он находится в лифте, который рухнул с верхнего этажа в подвал — а может, и пробьет сейчас насквозь бетонный фундамент… и погребет его вместе с собой глубоко под землей. Сдавленным голосом он сказал:

— Значит, ты нацист?

— Да нет же. Отнюдь. Я сказал Гертруде, что никогда им стать не смогу.

— Почему?

— Не нравятся мне их политические цели, да и с тем, что они говорят о евреях, я не совсем согласен. Очень хорошо зная Эрнста, я просто не могу согласиться. Но в Медесе я начал понимать, что партия проводит замечательную работу среди молодежи, особенно среди безработных. Партия вселяет надежду, тогда как больше никто этого не делает, а старики и подавно — ни канцлер Брюнинг, ни этот старый маразматик президент Гинденбург. Знаешь, что о Гинденбурге рассказывают?

— Нет.

— Говорят, секретарь в президентской приемной велел посетителю, который держал в руке пакет с бутербродами, не оставлять после еды никаких бумажек, потому что в противном случае президент обязательно их подпишет. — Он расхохотался еще громче прежнего, и под розовыми, как лепестки, губами, показались его белые зубы.

— A-а. А ты видел кого-нибудь из нацистских вождей? Слышал, как кто-нибудь из них выступает?