Храм

– Хорошо. Пожар. Обычный пожар после очередной попойки ее мужа. Сгорел дом, погибли люди, в том числе и муж. Ее доставили в реанимацию, где боролись за ее жизнь и жизнь ребенка в течение недели. Ей поставили выбор, когда она пришла в сознание: либо ребенок, либо она. Галина даже не думала, сразу ответила: ребенок. Даже когда ей сообщили, что шансы на то, что он выживет, стремительно падают до нуля, она и слышать ничего не хотела. Однако ей не дали умереть. Ребенок тоже выжил. Странно, врачи не верили в такой исход. Правда, на этом история не заканчивается. Она встречает нового мужчину, который обещал позаботиться о ее сыне. Это случилось быстро. Не прошло и полугода, как она оказалась в том же положении, что и раньше. В ее голове это выглядело абсолютно нормальным – страдать. Ее сын рос и познавал уроки выживания от своей мамы. Его жизнь была ценной в силу того, что она есть. Должна быть. Почему она должна быть ценной, даже ценнее твоей собственной, в мире, в котором ты ничему не можешь научить своего ребенка ничему, кроме того, что жизнь – это страдание? Потому что ты и сам ничего не знаешь, как это – не страдать? После очередного скандала, выраженного в монологе ее новоиспеченного супруга, она оказалась на улице, беременная с малолетним сыном за пазухой. Тогда-то я и предложил ей помощь общества.

Максим почувствовал, как его легкие сжимаются, с натяжкой, словно запихивают в и без того переполненный мешок еще воздуха. Ребра болью отозвались в своем присутствии. Он лишь задал один вопрос:

– Если она не говорит, никому не доверяет, как вы с ней общаетесь-то?

– Отличный вопрос, Максим. Она не верит никому, это так. Она здесь ради своего сына. Ее не особо заботят удобства для нее самой. Она живет, потому что живет ее сын, а скоро намечается и прибавление. Галина послушна и податлива. Из нее можно слепить что угодно, она не будет сопротивляться. Почему же она живет? Потому что должна. Не верит в перемены, но должна, так как рядом она видит сосуд собственного смысла. Так она заглушает свои страдания, которые считает обязательным компонентом жизни. Мне даже не пришлось ее уговаривать. Я просто говорил с Олегом, ее сыном. Ему пять лет. Смышленый паренек. Пожалуй, единственный кому она хоть как-то открывается. Он сейчас с другими детьми на экскурсии.

Экскурсия? Это действительно похоже на общество. На то общество, частичкой которого Максим желал бы быть.

– Максим, я вижу, что ты чем-то озабочен, – проникновенно сказал Павел. – Хочешь ли ты знать, что ты ищешь?

Максим потупил взгляд. Если он сам не знает объекта своих действий, откуда Павел ведает о нем? Может в тот день, когда он намеревался раздробить свои ребра о ржавую ограду храма, порвать свои лёгкие, чтобы в них потом обнаружили коричневую пыль и ломкие осколки окисленного металла, провидение вступило за него? Павел молчит, давая тем самым Максиму время, чтобы совладать с собственным скрипучим дыханием. Ребра также отзываются болью на каждый вдох, выдох.

– Ты знаешь? – сказал он наконец.

Павел подался туловищем вперёд, создавая пространство для таинства, которое вот-вот свершится. Этого никто не услышит. Только он и Максим будут знать об этом пространстве.

– Ты хочешь доказать, что жизнь – это боль, – сказал Павел. – Мы, люди, создаём эту боль и культивируем её на гумусе из собственного гниющего тела, а как считаем, что такова цена нашего существования. Это дорогое право – быть живым. Злобная шутка кроется в том, что мы сами устанавливаем ценник на боль, которую выращивание и продаём себе же, потому что тешимся иллюзией своего господства над существованием. Тешимся и страдаем. Иллюзия со временем проявляет свое истинное лицо, выглядывает украдкой из шкафа, но нравится ли это нам? Все это иллюзия? Это заставляет нас срывать с себя одежду, скатерти, ковры и тому подобное, чтобы затолкать все это поглубже в шкаф. Иллюзия все это пожирает, ей всего этого мало, она разбухает, дверь трещит, петли скрипят. Вчерашней боли ей мало. Слышишь скрип? Видишь, как она выглядывает?

Максим в своей комнате. Небольшой деревянный шкаф, в котором он хранит свои немногочисленные вещи, в тусклом свете запыленной и почерневшей в кривобоких углах комнатки, ожил. Дверца медленно, заставляя задержать дыхание, отворяется. Кто-то или что-то изнутри толкает её. Оно дышит, забирает дыхание, жадно пожирает и обгладывает его остатки, тихо, посвистывая своими лёгкими. Сквозь щелочку высматривает своего хозяина, который кормит и лелеет его под видом своей силы. Смотрит и ждёт.

– Максим! – Павел окликнул его, возвращаясь на скамью, освещённости тёплым летним солнцем. – Я знаю, каково это – страдать. Возможно, наша встреча не случайна. Это провидение.