Храм Фортуны

Сам Тиберий пребывал в глубокой растерянности. Когда он в Нолах вошел в комнату цезаря и застал там лишь труп, то понял, что попал в сложную ситуацию. Если бы у него было новое завещание, о котором говорил Август, Тиберий просто огласил бы его перед сенатом и предоставил тому право выбора. Но сейчас, когда принцепс не успел сделать этого сам, а важный документ пропал неизвестно куда, не будет ли выглядеть признаком слабости или, еще хуже, признанием вины, если он предложит считать наследником опального Агриппу Постума?

Его ведь могут даже обвинить в искажении воли цезаря — тот сослал внука на остров, а ты вручаешь ему верховную власть. Этого Тиберий не хотел и боялся.

Тем более, что Ливия и энергично подпевавшие ей Аттик и Сильван чуть ли не на коленях умоляли его пока воздержаться от каких бы то ни было радикальных заявлений. Прими власть, которая положена тебе по праву, — говорили они, а там видно будет. Ведь если ты откажешься, а новое завещание цезаря так и не отыщется, то все это вполне может завершиться очередной гражданской войной. Где гарантия, что тот же Сатурнин не Поднимет мятеж или рейнские легионы не объявят цезарем своего командующего Германика?

Да и твой собственный сын сейчас руководит легионами, кто знает, не захочет ли он с помощью Данувийской армии стать верховным правителем, видя твою слабость. А ты ведь знаешь Друза, разве можно допустить до этого?

Тиберий колебался. Наконец, он сказал, что готов выступить в курии, огласить волю цезаря, а потом отдать вопрос на усмотрение сената. Может, к тому времени отыщется Фабий Максим с письмом — тут он покосился на Ливию — и тогда Агриппа вступит в свои законные права.

Императрица предусмотрительно не сказала сыну ни о смерти Фабия, ни о тайном приказе, отправленном Сеяну. Еще не время. Но она и сама терзалась сомнениями: куда же делось завещание? Люди Эвдема не нашли его на теле Максима, и проклятый документ мог выплыть в любой момент в самой неподходящей ситуации. Надо было торопиться. Умная и расчетливая, Ливия прекрасно понимала, что такое власть и как трудно, раз вкусив ее, потом добровольно отказаться. Она знала натуру Тиберия, и не сомневалась, что стоит тому лишь согласиться, как он тут же попадет в такой капкан, из которого потом никогда уже не вырвется.

* * *

Заседание было назначено на утренние часы; еще задолго до срока сенаторы в своих белых тогах с пурпурными полосками (повязав, правда, в знак скорби траурные ленты) начали сходиться к зданию Юлийской курии. Носилками сегодня никто не пользовался, все шли пешком, дабы продемонстрировать свою печаль.

Большой зал, окруженный амфитеатром мраморных скамей, выстеленных мягкими подушками, выглядел торжественно и строго. Еще бы, ведь он должен был символизировать величие и достоинство римского сената и народа, несокрушимую мощь железных легионов и мудрость цивилизованных правителей.

Многочисленные статуи богов, героев и выдающихся римских граждан стояли в нишах и на небольших постаментах, сверкая мрамором, золотом и серебром. Возле трибуны, с которой выступали ораторы, возвышалась монументальная скульптура богини Победы. Она представляла собой женщину, стоявшую на земном шаре, которая в правой руке держала лавровый венок, а в левой — пальмовую ветвь. Знак победы и знак примирения.

Пока скамьи постепенно заполнялись достойными сенаторами, возле алтаря богини колдовали жрецы — заместитель Верховного Понтифика (им при жизни был сам Август, а другого еще не успели выбрать) и его помощники, готовясь принести жертву, как то по традиции делалось перед каждым заседанием.

Наконец, старший секретарь возвестил наступление назначенного часа, в тот же момент в дверях появился Тиберий. Как всегда, ни на кого не глядя, он прошел на свое место — обычную скамью в третьем ряду — и сел. По залу пробежал легкий гул.

Женщины не имели доступа в этот зал, но ходили слухи, что достойная Ливия несколько раз негласно присутствовала на особо важных заседаниях, прячась за занавеской в дальнем углу помещения. Естественно, с молчаливого позволения Августа. Сейчас тоже все глаза устремились в заветный угол, но там было пусто, даже сама ширма куда-то исчезла.

Понтифик попросил соблюдать тишину и возвестил, что приступает к жертвоприношению. Все благоговейно умолкли, глядя на величественную статую Победы. Помощник подал жрецу золотую кадильницу и тот возжег ее; по залу поплыл запах благовоний. Подождав немного, понтифик высыпал содержимое кадильницы на алтарь, где оно продолжало гореть, распространяя ароматный дым.

Затем второй помощник подал ему небольшую амфору со священным вином и жрец осторожно покропил им алтарь. Послышалось шипение. Понтифик некоторое время стоял молча, а потом повернулся к собравшимся и сказал, слегка поклонившись и воздев руки над головой:

— Можете начинать, достойные отцы-сенаторы. Богиня покровительствует вам и сделает так, что вы примете самые мудрые и справедливые решения.