Храм мотыльков

– Думаю, что во всех. Фредерик, разве ты никогда не видел рекламные афиши? Они расклеены буквально по всему городу. Когда он выпускает новую книгу, на каждом столбе можно встретить плакат с его именем и местом презентации. Такая сейчас мода – мозолить глаза своими новыми книжками. Сначала горе-актеры, бедные жертвы театра, потом недопевцы, а теперь…

– Мэри, я спросил у тебя, читала ли ты его книги.

Казалось, доктор Браун повеселел.

– Конечно, читала. Может быть, для тебя это открытие, Фредерик, но я люблю читать книги.

– О чем он пишет?

– О любви, о чем же еще, – фыркнула хмурая женщина и обернулась назад, чтобы посмотреть на скучающего Дона. Кажется, он уже засыпал.

– Ясно, – отозвался Фредерик разочарованно. Он не особо разбирался в данной области, да и новая версия, что его подопечный – известный писатель, отпала сама собой. Его пациент – не тот человек, который мог бы писать о любви.

– Я бы хотел быть как ты! – словно гром среди ясного неба, прозвучали странные слова кареглазого юноши, которого обнимали и целовали от всей души, только когда он родился. Только когда он был больше похож на беспомощную куклу, головка которой так прекрасно и несравненно пахла. Обнаружив в нем человеческие задатки, Фредерик и Мэри стали его обнимать и целовать только по праздникам. Божественное прошло, благоуханное увяло, бессмертное погибло. От отцовской любви мальчику и подавно оставались лишь малые крошки, которыми он никогда не мог насытиться, но стыдился признаться в своем голоде. Ему достались от отца глаза, они были такого же цвета.

– Что ты сказал, Дон? – переспросил отец.

– Я сказал, что хотел бы быть как ты. Психиатром!

– О, святые угодники… – Мэри демонстративно схватилась за свое здоровое сердце.

– Но почему? – осторожно спросил Фредерик.

– Потому что то, о чем ты рассказываешь, очень интересно. А смотреть, как люди ходят по сцене, машут руками, размазывают сопли по лицу и говорят заученные слова, – это скучно.

– Не говори так, Дон! – строго сказала мать, а затем обратилась к Фредерику: – Видишь, что ты наделал.

– Я ничего не делал, Мэри. В его возрасте это нормально – брать пример со своего отца. Я ничего в этом дурного не вижу. Но если то же самое Дон мне скажет в шестнадцать лет, то повод для беспокойства тебе обеспечен, дорогая. А пока ты можешь расслабиться. Сегодня был тяжелый день, и все мы хотим спать. Правда, Дон? – посмотрел строгий психиатр в зеркало заднего вида.

– Да, – меланхолично отозвался юноша.

Поздним вечером, когда в большом двухэтажном доме с тремя просторными спальнями уже давно сроднились с постелью Мэри и Дон, Фредерик долго крутился, отчаянно пытаясь уснуть, а затем поднялся с кровати и сделал один телефонный звонок.

– Алло. Доктор Стенли, надеюсь, я не заставил вас покинуть теплую постель, чтобы подойти к телефону?

– К-кх, – откашлялся его собеседник на другом конце линии. – Все так и было, доктор Браун, – серьезно сказал он. – Что могло случиться в такой поздний час?

– Вы не сказали, что он видит через повязку, доктор…

– Ах, вы об этом (доктор Стенли зевнул). Я много чего вам не сказал, молодой человек. Вы хотите занять мое место, подвинуть меня, пятидесятилетнюю мумию, черт бы меня побрал, но эта больница – мой родной дом. Даже здесь и сейчас, в собственной спальне, я чувствую себя как в съемной квартире. Впрочем, какое вам до этого дело?

– Никакого, – спокойно отозвался Фредерик, когда выслушал своего пожилого собеседника. Он давно был лишен всяких человеческих чувств, особенно – сострадания. Он никогда не сострадал своим пациентам, он либо их понимал, либо нет.

– Скажите мне, доктор Стенли, почему мой пациент оказался в таком положении, в котором я его сегодня застал? Даже особо буйным не надевают повязку на глаза, а этот парень – само спокойствие. Какое лечение вы ему прописали, доктор? Почему история болезни пуста?

– Слишком много вопросов, Браун. – Собеседник Фредерика неожиданно засмеялся. – Вы что, полагаете, что занять место главного врача так легко – подошел, сел и больше не встал? А, так вы думаете? Нет, дорогой Фредерик, вас оценивают, и если вы сможете поставить диагноз этому человеку, назначить ему лечение и вылечить его, то место – ваше. Очень просто. Куда уж проще.

Последние слова не понравились Фредерику, но он не подал вида.

– Доброй ночи.

Его собеседник положил трубку.

– Хорошо. Очень хорошо… – сказал про себя Фредерик и отправился в постель.

Дом, который доктор Браун построил собственными руками, был холодным, начиная со стен и заканчивая пылающим камином. Теплый дом, но невыносимо ледяной! Знаете, такое место, где не можешь чувствовать себя счастливым и полным сил. Это было убежище, которое давало лишь укрытие от дождя, но не уют, не ощущение спокойствия всем членам семьи, кроме самого доктора Брауна. Бесчувственный психиатр, нет, даже не бесчувственный – слишком уж грубое слово, а человек, разучившийся чувствовать, считавший, что снег – лишь состояние воды, ощущал себя в этом доме как всегда, а именно – никак.